И убегала на работу. И вздрагивала, когда там звонил телефон, так же, как и дома, бросаясь на каждый звонок.

Обычно он ждал ее после работы. Они уходили — или к его приятелю, или, если к приятелю нельзя было, в кино, кафе, просто погулять.

Приятель — чудесный человек, обладающий странным именем — Ардальон. Леля называла его Ардальон-Медальон, жил один в однокомнатной квартире.

Едва лишь Григорий Сергеевич и Леля входили в дом, как он срывался, немедленно уходил.

Леля неискренне говорила:

— Куда вы, останьтесь, посидите с нами...

В ответ хлопала входная дверь. И они оставались одни, совершенно одни — она и Гриша. И больше никого в целом мире.

Она знала о Грише все: женат, имеет десятилетнего сына. Жена на два года моложе его, ей тридцать четыре.

Леля допытывалась:

— Она красивая?

— Ничего, — отвечал он.

— Ну, какая она, опиши?

— Не умею описывать, лучше покажу тебе карточку.

Однажды принес фотографии — жена и сын. Жена — худенькая, узкоплечая, Леля с удовольствием отметила: решительно некрасивая, нос картошкой, рот большой, возле рта морщинки.

Ничего удивительного — уже пожилая, тридцать пятый год. Сын похож на нее, некрасивый, большеротый, а глаза в отца, должно быть, тоже черные, с голубыми белками и тоже, надо думать, легко вспыхивают, загораясь гневом ли, радостью, и легко гаснут от грусти или обиды...

Леля долго разглядывала карточку, пытаясь понять, какая же она была, его жена, в молодости, за что он любил ее...

Так и не поняв ничего, отдала карточку обратно. Спросила:

— Она злая?

— Вот уж нет.

— Скупая? Мелочная? Лживая?

— Да ты что! — возмутился он. — Почему ты считаешь, что у меня должна быть не обычная женщина, а исчадие ада?

— Тогда скажи, она добрая?

— Да, очень.

— Умная?

— Бесспорно.

— Вот оно что...

Леля улыбалась, спрашивая как ни в чем не бывало, а самой казалось, будто по стеклу идет. Босыми ногами. Ничего не поделаешь, жена у него умная, добрая и еще, по его словам, хорошо воспитывает сына.

Верная и преданная.

И труженица, всегда занята делом.

Каждое его слово било ее в упор.

«Он уважает жену, даже гордится ею, — думала Леля. — Он никогда не скажет о ней ни одного дурного слова, может быть, все-таки любит, несмотря ни на что, любит и уважает?»

В то же время сама Леля не могла не уважать Григория Сергеевича за то, что он говорит о жене одно лишь хорошее.

Разумеется, ей бы хотелось, чтобы он исповедал ей свою душу, рассказал, какая у него противная жена, пожаловался бы на судьбу, а она, Леля, жалела бы и утешала его.

По молодости Леля не могла понять до конца всей сложности и запутанности отношений, откуда ей было догадаться, что Григорий Сергеевич намеренно хвалит жену, даже где-то чересчур подчеркнуто хвалит именно потому, что чувствует свою вину перед ней и пытается бороться с самим собой, и потому, что сознает себя виноватым, еще сильнее злится на жену, и злится на себя, и стремится разлюбить Лелю, и в то же время понимает, что не в силах разлюбить...

Он не раз говорил Леле:

— Нет, ты все-таки чересчур молода для меня, между нами такое несовпадение мыслей, вкусов, интересов...

— Непрвда, — уверяла Леля, — мы сходимся решительно во всем.

Подчас она ловила на себе его взгляд, восхищенный, немного грустный. Ей становилось радостно и тревожно, она настойчиво допытывалась у него:

— Почему? Почему ты так глядишь?

Он отшучивался, но иной раз признавался:

— Просто гляжу на тебя и вижу, молоком еще пахнешь.

— Как это молоком?

— Вот так.