— Как это молоком?

— Вот так. Еще вся в детстве.

— Это плохо?

— Это, конечно, хорошо. Даже очень хорошо, но ты так далека от меня, совсем на другом конце земли.

Он постоянно подчеркивал, что она ему, в сущности, не пара. Леля сердилась, потом забывала о своей обиде, потому что не могла долго на него обижаться. Однажды сказала ему:

— Хочу, чтобы мы всегда были вместе, всегда, всегда...

Он вздрогнул: то ли ждал этих слов, то ли не ждал...

Смуглые щеки его побледнели. Почти со страхом глянул на нее, тут же отвел глаза. Сказал сухо:

— Не будем об этом...

— Почему не будем?

— Так, не будем. Это невозможно...

— Почему невозможно?

— Потому, — отрезал он.

И накрепко замолчал. Он умел молчать, чего бы ему это ни стоило, невозмутимо глядя перед собой в одну точку.

И Леля сдалась. Но в следующий раз начала снова:

— Почему мы не можем быть вместе?

— Я же просил тебя, — сказал он.

— Просил, просил, — плачущим голосом повторила она. — Мне от этого не легче.

Должно быть, он хотел всерьез рассердиться, и не смог. Она, сдвинув брови, стояла перед ним, щеки в нежном, все более разгорающемся румянце, губы дрожат. Девочка, обиженная и капризная, привыкшая, чтобы все было так, как она хочет...

Он привлек ее к себе, обнял, стал баюкать, словно ребенка, приговаривая:

— Наказание мое, горе горькое...

Искренность была в его голосе, в конце концов и в самом деле Ляля — его наказание, горе его горькое...

И она притихла, закрыла глаза, прижалась лицом к его щеке.

Временами ей казалось, она сумела пробить пусть маленькую, очень маленькую, но все-таки брешь в его решении. Он все реже обрывал ее, когда она начинала при нем строить планы своего и его будущего, как они будут вместе, всегда вместе, порой даже сам начинал мечтать с нею, потом, опомнившись, ругал ее, себя, однако, как бы там ни было, слова были сказаны! Те самые слова, которых Леля так упорно и настойчиво добивалась.

Еще совсем неопытная, юная, не умевшая хитрить, изворачиваться, петлять, она в то же время обладала острым, но безусловно точным чутьем. Безошибочно знала, когда следует начать говорить и когда — замолчать. И понимала, недалек час: он сдастся и все ее желания исполнятся полностью...

Она так и сказала Симочке:

— Вот увидишь, мы с ним непременно поженимся...

— Разве он неженатый? — невинно спросила Симочка.

— Женатый, — сказала Леля. — Ну и что с того?

— Ничего, — сказала Симочка. — Ты ее видела когда-нибудь?

— Его жену? Только на фотографии, страшная, как война...

— Значит, умная, — определила Симочка. — Чем-нибудь держит его. Или ребенком, или умом, или привычкой. У него и дети есть?

— Сын.

— Ну вот видишь? Мужики очень туго от детей уходят...

У Симочки был серьезный роман с аккордеонистом оркестра, игравшего в одном из крупнейших столичных кинотеатров, и она считала себя куда более опытной и многознающей, чем Леля. К тому же она была старше Лели на целых два года, что было также немаловажно.

Симочка первая предложила:

— Хорошо бы поглядеть на его жену, какая она?

— Как это сделать? — спросила Леля.

— Я придумаю, — пообещала Симочка. И придумала.

Григорий Сергеевич уехал в командировку в Свердловск. Симочка сказала:

— Вот самый удачный момент. Его нет, а я позвоню его мадам и скажу, что муж просил передать ей посылку...

— Какую посылку?

— Какую? Не знаю, просто меня просили позвонить и передать посылку, но мне некогда, я с поезда на поезд.