— Какой подлец, — резонно заметил Илья Александрович. — Иной вовсе недоволен собой...

Валерику вспомнился в этот миг Колбасюк, мысленно он увидел костлявое, похожее на череп лицо, впалые глаза, редкие, как бы приклеенные к черепу волосы.

— Не хочу, быть таким, как хиляк, — сказал Валерик. В этот момент он позабыл о своем спутнике, отвечая лишь собственным мыслям. — Никогда не буду таким!

— Не будешь, — согласился Илья Александрович. — Просто не сумеешь. Для того чтобы быть таким, как твой отчим, надо иметь другое психологическое строение, совершенно другие гены.

Глава 13. Сева

Сева вернулся со смены, сказал, дуя на красные ладони:

— Мороз нынче знаменитый, давненько такого не было. А мне еще по магазинам топать!

Сева, не раздеваясь, шагнул к шифоньеру, где обычно хранились деньги. Ключ долго не слушался замерзших пальцев, наконец справившись с ящиком, Сева с раздражением задвинул его и направился к выходу.

— Приходи поскорее, — крикнула вслед Рена, — слышишь!

— Слушаюсь и повинуюсь, — ответил Сева.

Рена повернула свое кресло, глянула в окно. Кружились безостановочно холодные снежинки, тяжелые декабрьские облака медленно проплывали в небе.

«Скоро Новый год, — подумала Рена, — самый веселый праздник...»

Еще тогда, когда Рена была маленькая, ее любимой книгой был «Пиквикский клуб» Диккенса. По сей день она нередко перечитывала описание святок и рождества в доме толстяка Уордля, друга мистера Пиквика. Как вкусно было читать про яркий огонь в камине, в то время как за окном завывает вьюга и шумит ветер; Рена представляла себе ярко освещенный множеством свечей зал, в ту пору еще не было электричества, но герои Диккенса превосходно справлялись без него, и вот зал, освещенный свечами, под потолком пучки остролиста и омелы, а кругом танцы, музыка, веселье...

Рена знала, новогодний праздник не пройдет мимо нее. Она догадывалась, что Сева уже припас елку, наверно, прячет ее у кого-нибудь из соседей, а она не спросит ни о чем, делает вид, что не подозревает, существует ли эта самая елка или нет. И еще наверняка ее ждет подарок от Севы, что-то, что должно непременно ей понравиться.

А что может ей понравиться? В сущности, нет ничего такого, чего бы ей очень хотелось. Ничего! Только пусть Сева не знает об этом, пусть думает, что она беспечальна и неуязвима, что ей хорошо, хотя бы в той самой мере, в какой может быть для нее хорошо.

Впрочем, он этого не думает. Не может так думать. Разве он не понимает, что ей тяжко? Что она никогда не сумеет привыкнуть? Из года в год, изо дня в день сиднем сидеть в этом кресле — кто бы мог выдержать?

Правда, в детстве, лет примерно до восьми, она была такая же, как все, и у нее были точно такие же ноги, как у любой другой девочки.

До сих пор помнится: она бежала на лыжах в Измайлове, бежала, разумеется, громко сказано, просто шла по лыжне, проложенной Севой, а вот он бежал в самом деле, где-то далеко алела его вязаная шапка, потом он повернул обратно, прямиком направился к ней.

«Как дела?» — спросил.

Рена не ответила, старательно нажимая на палки, ветер шумел в ушах, снег падал на землю с неба, а в небе орали вороны. Рена закинула голову, и Сева тоже посмотрел наверх.

Сколько лет прошло с того дня? Около двенадцати. Это много или мало? Иногда кажется, всего ничего, иногда — до ужаса много. Потому что уже никогда не повторится та чудесная, почти невесомая легкость, когда казалось, все хорошо и так будет всегда, всегда...

И каждое утро просыпалась с чувством радости, и день представлялся то непомерно большим, то маленьким, словно минута, но всегда радостно заполненным, счастливым-счастливым.