У Алены закружилась голова. Она перестала что-либо понимать.

— Но ведь это ты… — начала она. Валик жестко иронически улыбнулся.

— Что — я? У тебя с головой в порядке? Ты давно проверялась? Я тебя соблазняю, ты хочешь сказать? Может быть, это я тебя сюда притащил?

Он встал. Сказал горько и мудро.

— Это мне наука. Никогда, никогда больше не связываться с такими, как ты. С тобой невозможно нормально разговаривать. Я верил, что это может быть, что это реально. Что ты еще человек. Но на самом деле ты живешь манипуляцией, ты крутишь людьми, как хочешь. Ты вообще делаешь все, что угодно, и опять хотела меня заставить плясать под твою дудку. Но теперь обойдешься, дорогая. Иди к себе и дрочи в одиночестве. Никто никогда больше на тебя не соблазнится.

И вышел из кафе, забыв заплатить за собственный кофе гляссе.

Погода стояла хорошая, тихая — даже на Неве почти не было ветра. Алена молча смотрела вниз, на сероватый бугорчатый лед и снег, начиная — наконец-то — приходить в себя.

В общем, уже прогресс. Раньше от подобной выходки она бы впала в истерику. Или ночь не спала бы. А сейчас вот уже безразлично. Наверное, потому что сам Валик безразличен.

Нелепость какая-то. На Валика это похоже, но даже для него — слишком гротескно. Алена вспомнила, что Валик ходит на какие-то эзотерические курсы. И даже с увлечением рассказывал ей про энергию. Как ее извлекать из людей. Может, он из меня извлек эту энергию, подумала она. Может, в этом и заключался смысл встречи? Во всяком случае, сейчас Алена ощущала себя до невозможности усталой, разбитой… старой.

Он ведь в чем-то прав. В ее жизни никогда ничего больше не будет. Она и сама стала это ощущать… после смерти Дениски.

Дениска родился с синдромом Дауна. Безнадежно, нелепо. И ведь не должно быть так, даунята рождаются у старых матерей, за 30 лет, за 35.

Ей было всего-то 23. Но она бы жила с этим. Она любила этого ребенка. И ведь даже не объяснишь никому, что любила — потому что реакция у всех одна: "слава Богу, освободил мать". Даже мама сказала: "Доченька, ну наверное, это и к лучшему". Никому, никому дела нет… Комбинированный врожденный порок сердца оказался слишком большим. Сразу — неоперабельным. А потом, когда они все-таки взялись делать, Денис умер там у них, на столе. Может быть, лучше было вообще не отдавать на операцию. Иногда у нее бывали страшные минуты, когда она думала, что Дениску специально убили. Они все ненавидят таких детей. Дениска всем мешал. Пусть она его содержала сама, на свою стипендию и подработки, пусть она же за ним и ухаживала, не считая присмотра нанятой бабушки — все равно он всем мешал, его все ненавидели. Такие, как он, не должны жить…

Нет, не надо об этом думать. Алена бездумно сорвала голую веточку с куста. Как тепло — даже перчатки не надо надевать. Середина марта, и такая теплынь. Скоро река тронется…

Почему Дениска должен был умереть, почему такие, как он — это плохо, а такие, как Валик — это хорошо? Здоровые, умные. Почему Валик лучше Дениски?

Алена зашагала по Набережной — все равно куда, лишь бы подальше. Домой не хотелось. Просто похожу, решила она. Похожу по городу, и… может быть, успокоюсь немного.

Да она и не волновалась. Но Валик прав — она никому уже не нужна. В ее жизни ничего не будет. Наука разве что. Да. Но об этом сейчас не хотелось думать. И дело ведь даже не в том, что она никому не нужна. Дело в том, что это ей — ей самой — никто не нужен.

Может быть, Валик и козел. Она в этом не была уверена. Он говорил таким твердым, хорошо поставленным голосом, он так хорошо играл свою роль. Может, правда, это она настолько плохая, что довела его до таких этически некрасивых поступков? И может быть, и сегодня она — сама того не сознавая — как-то пыталась его соблазнить?

Но неважно.