Кольм не ответил. Я открыла глаза, а он смотрел вдаль. Я огляделась, не нашла стула или скамейки в коридоре, так что скрестила ноги и устроилась на полу. Он сделал так же за прутьями.

Я прислонила голову к камню.

— Такие маленькие камеры, — тихо сказала я.

Он утомленно огляделся.

— Да, маленькие, не так ли?

— Ненавижу тесные пространства, — сказала я.

Он повернулся ко мне, я провела рукавом под носом.

— Мою маму арестовали за измену, когда мне было восемь, — сказала я. — Я тебе рассказывала?

— Нет.

— Ее арестовали. Она была в группе мятежников, которые обсуждали Пророчество. Одного из них поймали, поджегшим знамя с петроглифами, и он запаниковал и выдал всю группу. Солдаты допросили всех, большая часть была виновата только в обсуждениях. Они заплатили штрафы. Мама услышала, что они идут за ней — она думала, что ее приговор будет таким же, ведь ее вина не была больше, чем у них. Но она не хотела, чтобы они увидели меня — я часто была на их собраниях. А если бы меня допросили? Забрали? Она открыла шкафчик, сказала мне спрятаться и не выходить, пока она не скажет, что безопасно. Я туда залезла, — сказала я, медленно прижала колени к груди. — Я так сидела. Я слышала, как пришли солдаты. Слышала, как они допросили ее, хоть и не могла разобрать слова. А потом раздались крики. Я слышала борьбу. Что-то разбилось. А потом стало тихо. И тихо было очень долго.

Я потерла колени и голени.

— Ноги затекли, онемели, но я не могла их выпрямить. Воздух стал жарким и тяжелым. Я ждала и ждала голос мамы, говорящий, что можно выйти. Но его не было, а я уже не могла так сидеть. Я толкнула дверцу.

Я помнила то ощущение, предвкушение облегчения от боли. Я думала, что все перенесла, а боль только началась.

— Дверца не открылась, — сказала я. — Засов упал снаружи. Я толкала, но без толку. Я колотила дверцу, кричала, но никто не пришел.

День тянулся, стало жарко, и я прижалась ртом к щели у дверцы, чтобы вдохнуть свежий воздух. А потом стало холодно и темно. Кровь собралась в моих ногах, я сжимала их, но не ощущала. Я отчаянно хотела пить. Я обмочилась.

— Я была там пятнадцать часов, — сказала я.

— Как ты выбралась? — спросил Кольм.

— За мной пришла тетя, сестра мамы. Она знала, что я должна быть здесь, хоть солдаты и сказали, что не видели меня. Когда я ее услышала, из последних сил постучала и позвала. Она отперла дверцу.

Порой я задумывалась, повлияло ли то мое появление на ее мнение обо мне на всю жизнь. Я вывалилась из шкафчика с рыданиями, не могла сначала развернуться, а потом еще час — встать. От меня пахло потом и мочой. Я ничего не соображала. Она дала мне чашку воды и кукурузное печенье, ждала, пока я это съем, все время всхлипывая. А потом ей надоело.

«Хватит, Джемма, — сказала она. — Великий Свет, ты уже снаружи. Хватит».

— Что случилось? — спросил Кольм. — Она о тебе позаботилась?

Я задумалась на миг.

— Она забрала меня, но я бы не назвала это заботой.

«Хватит плакать. Сиди смирно. Тихо. Опусти рукава. Не делай то, что может опозорить Прелата или Седьмого короля».

— Но одно качество во мне она, наверное, ценила, — сказала я. — Мою склонность делать, как сказано. Более того, думаю, потому она хотела сделать из меня королеву. Она знала, что я не буду мешать Селено. Она дала мне понять, что моя цель — его успех, а потом отошла, и все встало на места, — я провела ладонью под глазами.