— А разве не именно об этом мы говорили?

Бонделли резким щелчком отбросил карандаш на стол.

— А что будет, если его признают вменяемым?

— Он будет уверен, что сам контролировал все свои действия. Ненормальность для него означает потерю контроля. Это значит, что он не самый великий, не самый сильный человек, распоряжающийся своей судьбой. Если он распорядится хотя бы своей смертью — это величие — иллюзия величия.

— Это не те рассуждения, которые могут означать что-нибудь в суде.

— В особенности не в этом городке и не сейчас, — сказал Турлоу. — Именно это я и пытался сказать вам с самого начала. Знаете Вонтмана, моего соседа с южной стороны? У меня во дворе растет ореховое дерево, и одна ветка перевешивается через забор в его двор. Я всегда позволял ему собирать орехи с этой ветки. Мы вечно подшучивали над этим. Вчера вечером он спилил ветку и бросил ко мне во двор — потому что я свидетельствовал в защиту Мэрфи.

— Это безумие!

— Сейчас это норма, — сказал Турлоу. Он покачал головой. — В обычных обстоятельствах Вонтман совершенно нормален. Но заваруха с Мэрфи — половое преступление, и оно расшевелило крысиную нору подсознательного — вину, страх, стыд, — все то, с чем люди не в состоянии справиться. Вонтман — всего лишь один отдельно взятый симптом. Сейчас у всего общества в некотором роде психотический срыв.

Турлоу надел свои темные очки, повернулся и посмотрел прямо с экрана пантовива.

— У всего общества, — прошептал он.

Рут протянула руку, точно слепая, выключила пантовив. Экран начал угасать, но Турлоу все еще смотрел на нее оттуда. «Прощай, Энди, — подумала она. — Милый Энди. Уничтоженный Энди. Я больше никогда тебя не увижу».

Келексель внезапно метнулся прочь, зашагал через комнату. Затем обернулся, взглянул в спину Рут, проклиная день, когда он впервые увидел ее. «Во имя Науки! — подумал он. — Почему я поддался ей?»

В ушах еще звучали слова Турлоу — Величие! Иллюзия! Смерть!

Что же такое было в этих туземцах, что захватывало ум и чувства, отказываясь отпустить его? Келекселя вдруг затопила волна яростного гнева, какого ему никогда прежде не доводилось испытывать.

«Как она смеет говорить, что я не лучше ее отца? Как она может думать о своем жалком любовнике-туземце и ненавидеть меня?»

Рут издала хриплый звук. Ее плечи тряслись и мелко подрагивали. Келексель понял, что она рыдает, несмотря на подавляющее воздействие манипулятора. Эта мысль только подстегнула его гнев.

Она медленно повернулась в кресле, взглянула на него. Ее лицо странно перекосилось от горя.

— Живи вечно! — прошипела она. — И надеюсь, что каждый день твоей жизни тебя будет терзать мысль о твоем преступлении.

Ее глаза так и полыхали ненавистью.

Келексель стоял, точно оглушенный. «Откуда она могла узнать о моем преступлении?» — спросил он себя.

Но на выручку пришла спасительная ярость.

«Она осквернена этим невосприимчивым! — подумал он. — Пускай же видит, что чем может сделать с ее любовником!»

Злобным рывком Келексель выкрутил ручки манипулятора под туникой. Воздействие, резко усилившись, швырнуло Рут назад в кресло; ее тело напряглось и тут же обмякло. Она потеряла сознание.

17

Широкими сердитыми шагами Фраффин вышел на посадочную платформу, задевая кривыми ногами длинные полы плаща. За паучьими лапами защитного ограждающего поля темно-зеленым хрусталем сверкала океанская вода. Колонна из десяти флиттеров стояла вдоль серого пандуса, готовая отчалить, чтобы заняться проверкой состояния их «чудесной маленькой войны».