Паре пожал плечами. Хромая, он подошел ближе к Турлоу, казалось, хотел что-то сказать, заколебался, затем произнес:

— Отлично. Больше вопросов нет.

— Свидетель свободен, — сказал судья.

Когда экран начал гаснуть, подчиняясь манипуляциям Рут над пантовивом, Келексель обратил внимание на Джо Мэрфи. Обвиняемый хитро улыбался себе под нос.

Келексель кивнул головой, присоединяясь к этой улыбке. Не все ещё было окончательно потеряно, если даже жертвы могли найти забавное в собственном затруднительном положении.

Рут обернулась, увидела улыбку на лице Келекселя. Все тем же ровным спокойным голосом она сказала:

— Будьте вы прокляты каждый миг вашей проклятой вечности!

Келексель недоуменно заморгал.

— Ты такой же сумасшедший, как мой отец, — сказала она. — Энди описывает тебя, когда говорит о моем отце. — Она метнулась назад к пантовиву. — Посмотри на себя!

Келексель глубоко вздохнул, подавляя дрожь. Пантовив заскрипел, когда она резко застучала по клавишам и начала выкручивать ручки настроек. Келексель хотел оттащить ее от механизма, боясь того, что она могла ему показать. «Посмотри на себя?» — удивился он. Это была пугающая мысль. Чемы не видели себя в пантовиве!

Пятно света на экране превратилось в офис Бонделли, большой письменный стол, застекленные книжные полки с красно-коричневыми корешками книг с золотым тиснением. За столом сидел Бонделли с карандашом в правой руке. Он потыкал карандашом между пальцев, затем постучал ластиком о стол. На полированной поверхности остались резиновые катышки.

Турлоу сидел напротив, перед ним громоздились разбросанные в беспорядке бумаги. Его тяжелые очки были зажаты у него в руке, как будто указка, Турлоу помахивал ими в такт словам.

— Бредовое состояние — это как маска, — сказал Турлоу. На его шее разглаживались и вновь появлялись вертикальные рубцы. — Под этой маской Мэрфи хочет, чтобы его признали вменяемым, несмотря на то, что знает, что это обречет его на смерть.

— Нелогично, — пробормотал Бонделли.

— А если нелогично, то это труднее всего доказать, — сказал Турлоу. — Трудно сформулировать это так, чтобы поняли люди, которые не слишком знакомы с подобными вещами. Но если бы мы разрушили бредовое состояние Мэрфи, если бы мы внедрились в него, сломали его, это можно было бы сравнить с тем, как если бы обычный человек проснулся одним прекрасным утром и обнаружил, что его кровать отличается от той, в которой он засыпал, комната другая, другая женщина говорит ему: «Я твоя жена», незнакомые дети называют его отцом. Он был бы ошеломлен, вся жизненная концепция была бы разрушена.

— Полная нереальность, — прошептал Бонделли.

— Реальность с точки зрения объективного наблюдателя здесь не важна, — сказал Турлоу. — До тех пор, пока Мэрфи находится в бредовом состоянии, он защищает себя от психологического эквивалента полного уничтожения. Это, несомненно, страх смерти.

— Страх смерти? — Бонделли выглядел озадаченным. — Но именно это его ожидает, если…

— Здесь два вида смерти. Мэрфи намного меньше боится настоящей смерти в газовой камере, чем той, которая постигнет его с крушением иллюзорного мира.

— Но неужели он не понимает разницы?

— Нет.

— Это безумие!

Турлоу, казалось, изумился.

— А разве не именно об этом мы говорили?

Бонделли резким щелчком отбросил карандаш на стол.