Хотелось гордо встать и сказать, что это он убил собаку, ни за что, просто так. И не жалеет ничуть, потому что ему это понравилось. Другим пацанам, что убивали Саида, тоже понравилось. Они потом в овраге выпивали и рассказывали, как это было у каждого. Не получилось с первого удара с Саидом, но оказалось, что было самое то - добивать.

…Мальчишки долго сидели на поляне, пили пиво. И небо смотрело на них ясное и спокойное, будто оно и не видело ничего. Над слабым костерком летали бабочки - ну и отчаянные же, сволочи. Сгореть же - раз плюнуть, а летают, летают. Мальчишки забыли про смерть и кровь, стали просто мальчишками из железнодорожного училища. Они смотрели на отчаянных бабочек, слушали плачущих где-то собак. В этом плаче не было слышно стонов избиваемого на допросе милиционера, которого нашли на раз по пистолету, найденному рядом с собачьей будкой. «Как же ты, сволочь, бросаешь оружие?» И - в пах.

Небо было яркое, как никогда. Медведица была похожа не на ковш, а на ковер-самолет, который спускался к ним, чтобы унести в далекие чудесные края, потому как они замечательные борцы, проверенные кровью.

Но было и другое. Какой-то не то стыд, не то боль, не то червяк в душе: саднит, саднит… Они даже стали по-тихому расходиться, но раздался свист, и прямо через костерок перепрыгнул Аркашка Путинцев. Невысокий, некрасивый, с жесткими, плохо подстриженными усами и маленькими колючими глазами. В сущности, он был пахан их округа, жестокий, злобный, темный, как погреб, если заглянуть в ляду быстро и неожиданно. Непокорных он бил сразу промеж глаз маленьким, но железным кулаком. Он искал себе красивую кликуху. Типа Арнольд, Бен Ладен, Тельман, но «Игрок» пристало само собой, - он был классный преферансист.

И была у него мечта, красивая не сказать как - стать актером. Перед тем как подвигнуть мальчишек на убийство Саида, он читал им отрывок, который подготовил к поступлению во ВГИК. Читал звонко, откинув правую руку.

«Рядом с Гамзатом шел Асельдер, его любимый мюрид, - тот, который отрубил голову ханше. Увидев нас, он крикнул, чтобы мы сняли бурки, и подошел ко мне, кинжал у меня был в руке, и я убил его и бросился к Гамзату. Но брат Осман уже выстрелил в него. Гамзат еще был жив и с кинжалом бросился на брата, но я добил его в голову. Мюридов было тридцать человек, нас - двое. Они убили брата Османа, а я отбился, выскочил в окно и ушел. Когда узнали, что Гамзат убит, весь народ поднялся, и мюриды бежали, а тех, какие не бежали, всех перебили». Все глаголы смерти он произносил с особой страстью. Знал бы Лев Николаевич…

Мальчишки Толстого не читали. Но чтение Аркадия произвело впечатление. «Как классно говорит! Надо же…»

Здесь и сейчас  

Был поздний вечер. Муж слушал «Эхо Москвы», а я «слышала» отрывок из «Хаджи-Мурата». Я выключила радио и сказала мужу, что где-то близко подростки готовятся к большой бойне, только не знаю, где.

- Везде, - сказал муж. - Мир переполнен смертью.

И только тут я рассказала ему про человека, которого поила кипятком, получив взамен камень. Честно, я стеснялась своей истории, раз уж подумывала о психиатре. Муж взял мой горячий камень, тут же отдал его мне и подошел к моему столу, который был завален камнями Коктебеля и Пицунды. Камни были холодные и бесстрастные, как всегда, кроме одного. Мне подарила его подруга-волжанка, найдя где-то в районе Хвалынска, там, где рыли Саратовское водохранилище. Плоский, серый, некрасивый обломок других эпох имел след, отпечаток то ли бабочки, то ли птичьего крыла. А сейчас старик-камень был раскален, и след на нем стал цветным, голубовато-сиреневым… Явно след бабочки. Муж сказал, что давно наблюдает за камнем, даже проверял его на радиацию. Камень был здоров, а главное, он был живым. Что он видел, или слышал, или чувствовал - Бог весть.