|
Потом сделала вывод, что там имеется еще одна дверь. Тая сунула мне в руку теплые кубики и мы сделали вид, что очень озабочены поправкой платков на головах. Заткнув уши, я почувствовала себя увереннее, по крайней мере, промывка мозгов не грозила, в способностях Актавия я уже убедилась. Актавий что-то произнес, народ что-то хором заорал, даже сквозь затычки слышно было, и стал протягивать к нему руки. Мы все аккуратно повторяли за публикой. Странно, но с берушами в ушах мне почему-то стало еще труднее дышать, уж не поступает ли кислород в организм и через ушные раковины? Прямо научное открытие, может, Нобелевскую премию дадут? Чтобы отвлечься от теснотищи, духотищи и гнетущего впечатления, которые производили лица на портретах, я пыталась думать обо всяких милых, легкомысленных глупостях, но ничего не выходило. Взгляд, как заговоренный останавливался на картинах. Явно рисовал один художник, все лица какие-то тяжелые, с резкими тенями и яркими бликами, из-за чего они выглядели чересчур искусственными. Глаза у всех смотрели прямо, бездумно, безо всякого выражения, и эта картинная галерея напоминала мастерскую таксидермиста, будто это не рисунки, а чучела голов. Потом я переключилась на то, почему одни висят в синих рамках, а другие в белых?
Актавий все что-то возбужденно вещал, обстановка в зале так наэлектризовалась, что того гляди искры полетят в разные стороны. Народ стал слегка покачиваться из стороны в сторону, ну и нас начало болтать. Затошнило сразу. Судя по зеленоватому цвету Тайкиного лица, она, как и я, на подходе к нирване. За время этой невыносимой болтанки я готова была: а) пару раз «съездить в Ригу», б) упасть в обморок, в) умереть. К счастью подлунный мир устроен справедливо, чтобы там не говорили, у всего, что имеет начало, имеется так же и конец (финиш, абзац, каюк, баста – нужное подчеркнуть). И этот кошмар закончился. Отчего-то чрезвычайно медленно публика двинула на выход, мы плелись вместе со всеми, всеми фибрами души желая выбраться на свежий воздух. В дверях прояснилась причина столь медленного течения публики: на улице, по обе стороны дверного проема стояла пара добрых молодцев у одного в руках была башня из маленьких пластиковых стаканчиков, у другого эмалированное ведро и половник. Выходивший из молельной брал стаканчик у одного, подставлял другому и отходил в сторону. Когда мне плеснули полстакана бесцветной жидкости, я отошла подальше и понюхала. Какого-то особенного запаха на ветру не уловила. Подоспела Тая. – Ты что?! – зашипела она. – Не пей! – Я не пью, я нюхаю. Спрятавшись за ближайшим деревом, мы вылили подозрительную жидкость на землю. После отнесли стаканчики в большой мусорный мешок, который держал для этих целей страшненький носатый паренек. На пути в трапезную, где нас ожидал ужин, я посмотрела на часы, и чуть дара речи не лишилась. Оказывается, в молельной мы пробыли больше трех часов! Ничего себе, мне показалось, что от силы минут сорок! Просто чудеса в решете, полное выпадение из времени! Усевшись за стол в трапезной, я поделилась этим с Таей. – Да ты что? – удивилась она. – Не может быть. – Мы вошли туда, еще пяти не было, а сейчас уже восемь. Пока Тая осмысляла это чудо, я давилась пресной рисовой кашей, начиная в душе потихоньку ненавидеть такие все из себя полезные злаковые культуры. После ужина пошли отдыхать. Девицы принялись раскатывать свои матрасы, стелить лежбища, мы стояли у двери, ожидая, когда же они угомонятся и можно будет выбрать себе место. От нечего делать я их пересчитала – двенадцать человек без нас с Таюхой. В матрасах, помимо постельных принадлежностей, обнаруживались еще и одинаковые широкие, длинные ночные рубашки. Ничуть не стесняясь друг друга, дамочки раздевались до гола, надевали рубашки и укладывались под тонкие одеяла. У некоторых из них я заметила на животах, боках послеоперационные рубцы. |
