Вдруг за спиной раздался голос Джека.
— Ты родила ребенка.
Она осталась холодной. Ничто уже не могло быть хуже. Она закрыла глаза, чтобы он не видел ее муки.
— Да.
— Ты хочешь сказать, что это мой ребенок?
Она открыла глаза и уставилась на пустую желтую стену в коридоре.
— Был, Джек. Он был твоим. Но тебе не нужно верить этому. Это больше не имеет значения.
Она снова пошла.
— Ливви, подожди!
На этот раз она не остановилась. Внизу в холле ее ждала леди Кейт.
— Вы не сказали ему о ранце?
У Оливии на это уже не было времени. Ей надо было уйти, прежде чем она уронит себя.
— Финни скажет ему, если надо. Я уже закончила.
Она больше не могла видеть сочувствие в прекрасных зеленых глазах герцогини.
— Слишком много свалилось на него сразу, — предположила леди Кейт.
— Да, конечно. Я просто устала. Вы не возражаете, если я побуду в саду?
— Разумеется, нет. Да, некоторые из моих ужасных безделушек оказались на каменных скамейках.
Оливия смогла улыбнуться.
— Спасибо.
Но она знала, что не будет швыряться безделушками. У нее кончились силы.
— Да, леди Кейт, — сказала она, останавливаясь в дверях библиотеки. — Я думаю, Киту Брэкстону нужно поторопиться. Джек начал что-то вспоминать. Это может помочь нам в разрешении нашей загадки. Когда я буду знать, что вы все в безопасности, я вас покину. — В темноте коридора она не могла видеть выражение глаз леди Кейт. — Я знаю, это звучит мелодраматично, но вы спасли мне жизнь. Настало время вернуть долг.
— Вы уверены?
Оливия поборола знакомый приступ отчаяния.
— Да.
Кажется, снова пришло время начать все сначала.
Глава 20
Ему надо выбраться отсюда. Надо найти Брэкстона, попасть на Уайтхолл, поговорить с родственниками. Ему надо отыскать Джервейса и выяснить, где правда. Оливия говорила с такой уверенностью, но ведь это никак не могло быть правдой.
Не Джервейс.
У него болели глаза. Ему казалось, что земная ось наклонилась и Земля вот-вот погибнет. Казалось, сердце вот-вот разорвется и расколется череп.
Этого не может быть. Не Джервейс. Не улыбающийся, забавный, безвредный Джервейс.
Но и не Ливви.
Она ушла от него не раньше, чем к нему стала возвращаться память, какие-то разрозненные обрывки, часто ничего не значащие.
Он видел коридоры своего дома, вытертые тысячами ходивших по ним ног, изношенные временем и тщательным уходом. Дом не был громадиной с разновеликими крыльями. Дом был в его любимом якобитском стиле, с кессонными потолками и панельной обшивкой. В памяти всплывал кусочек из жизни в нем — Ливви рядом, смеющаяся Ливви. Она всегда смеялась.
Она не была такой, как сейчас. Сейчас у нее измученный вид, она грустная и опустошенная.
Да, ребенок. Она потеряла ребенка? Очень может быть. Отчего еще у нее взгляд женщины, понесшей невосполнимую утрату?
Он взглянул на свою руку и увидел, что она дрожит. Вспомнилось — он прикладывает эту ладонь к ее ставшему немного выпуклым животу, ее ладонь оказывается сверху, ее глаза светятся от благоговения и наслаждения.
— Ты чувствуешь, как он шевелится? — спросила она. — Чувствуешь?
Он почувствовал. Больше у него не было такой возможности.
А теперь их ребенка нет.
Потом, как ни странно, он увидел себя сидящим на великолепной гнедой лошади, а перед его глазами расстилалось море. Но это не было море, которое он знал по Йоркширу. И это не был Скарборо, Рамсгит или Бристоль. Вокруг были пологие дюны, он смотрел на серое море и ждал. Он не знал, чего ждет и почему. Он только помнил владевшее им тревожное чувство. |