— Что вы предлагаете?

— Врежьте по полякам, хорошо ударьте! Так, чтобы до Варшавы и Берлина на одном дыханье дойти! Кто мы для панов? Всегда были сволочью — жиды пархатые, варвары русские, хохлы грязные, бульбаши вонючие! Разве не так? Кто веками нас грабил? А для «союзников», что злее и подлее врагов? Я их ненавижу больше, чем вас! Вы, по крайней мере, враги для меня открытые и маски друзей не надеваете. Вы кровь нашу льете не стесняясь, а они нас удавкой душат и с улыбочкой!

— Я понял вас! Сибирь будет держать нейтралитет. Так?

— Нам не нужна война!

— А Деникин? — Мойзес скривил рот в пакостной ухмылке. — Вы дадите гарантии, что он не ударит нас в спину, как в прошлый раз?

— Нет, таких гарантий я не дам!

— Вот видите…

Иркутск

— Да ничего не случится, Сеня! — Шмайсер небрежно похлопал по плечу Семена Федотовича, улыбнулся тому слишком широко, чтобы быть искренним. — Так что не суетись. Не убьют большевики твоего Арчегова, нет в том нужды. Им совершенно не нужно настолько обострять отношения с нами, пока поляки ведут энергичное наступление на Киев.

— А если они все же поведутся на провокации?! И всю нашу делегацию перестреляют?

— Они не наши, Сеня. Там сплошь «сибирские областники», даже Арчегов с Михайловым.

— Но все же такая вероятность существует?

— Конечно, — пожал плечами Шмайсер, но Фомин, знавший своего молодого приятеля достаточно времени, заподозрил неладное. Слишком нарочитым было для него такое равнодушие.

— Не выдержат давления и «разменяют». Так они, по–моему, о расстреле сейчас говорят?! В «штаб генерала Духонина» всех скопом отправят, в «Могилевскую губернию».

— Даже так? — Фомин заиграл желваками, лицо несколько посерело. — Не хотел бы я такого итога. Очень бы не хотел…

— Ты чего, Сеня, будоражишь и себя и меня? Момент очень удобный с большевиками счеты свести. А эти «автономисты», мать их за ногу, нам все путают, все планы ломают. Чего их жалеть–то? Они враги, раз от «великой, единой и неделимой России» отказались!

— Да я не о том, Андрей. Все же наши люди, много сделали, чтоб Сибирь от красных отстоять. А тут такая судьба! Жалко ведь, они еще могут немало полезного совершить…

— А ни хрена! Ты сам ответил, когда про Сибирь сказал. Для нее они, может, и совершат чего–нибудь, но не для России! Врагами они стали, когда всерьез в «областники» перешли.

Шмайсер оскалился волком, глаза недобро полыхнули. Немец последние дни еле сдерживал возбуждение, постоянно улыбаясь, словно распирала его какая–то радость.

— Заигрались они. А ведь эти игры далеко зайдут, что бы там Арчегов ни говорил. Не верю я ему, он спит и видит, чтоб в своей Сибири первенство себе, родному, обеспечить. К чему ему Россия, когда он здесь первый парень на деревне! А ты тут сопли пускаешь, интеллигентщина одолела, достоевщина. Ты еще на улицу выйди и заори — вяжите меня, православные! Сволочь я, товарища своего «товарищам» сдал!

От едких слов Шмайсера Фомин ежился, словно на леденящем ветру, глядя глазами побитой собаки.

— Ты одно пойми и прими, Сеня. Независимая Сибирь — это мираж, видение пакостное. Без нее Великой России и монархии быть не может. А потому мы должны этот сорняк с корнем выдрать, пока он в рост не пошел и семена не сбросил. На месяц промедлим, и все, хана. А ты и Мики, да вы просто тягомотиной занимаетесь, на порядочность этого казака надеетесь. Тоже мне, нашли спасителя!

Слова Шмайсера словно хлестали плетью, генерал–адъютант вздрагивал всем телом, будто физически ощущал удары.