— Ты что, Нина? Что случилась, лапочка?

— Гришаня ко мне как к мамке тянется, или как к старшей сестре. Несчастный он, ни кола ни двора.

— Он же казак, в станице живет, — искренне удивился Константин. — А потому дом и родители должны быть.

— Нагулен он. Казак стражи охранной с КВЖД соблазнил девку и сбег, чтоб не прибили.

— Чего ж прибивать-то?! Оженили бы, и всех делов.

— Так женат он. И сбег далеко, с Кубани он, по-хохляцки балакает, черноморец. — Жена хорошо разбиралась в казаках, благо муж с Терека.

— Вот фотография только и осталась от «тятеньки». А мать его от стыда и позора померла, когда Гришке три года было. Затравили бабы в станице. Дед и воспитал мальца, год назад помер. Вот так оказался наш Гришка один-одинешенек и к нам прикипел, а тебя почитает, как отца родного. Даже более, это хорошо видно.

— Да уж, — только и смог сказать Арчегов, впиваясь взглядом в фотографию. Хатка точно кубанская, хоть большая, в четыре окна по фасаду. Сарай рядом, камышом крытый, да верба странная растет — вилкой в три «зуба» во дворе. Казачина усатый стоит, с кинжалом на поясе, в черкеске, вот только морду не разберешь, староват снимок, двадцать лет прошло.

— Очень хочет он батю родного найти, в глаза посмотреть. Помоги, милый? Ты же министром стал, генерал…

— Будет время, поищу…

— Ты слово дал, — тут же поймала жена, и, видя, что он нахмурился, тут же игриво рассмеялась. — Буду твоей рабой за просьбу свою ровно тридцать три года, и три дня…

— Маловато будет, — прорычал Константин и крепко схватил жену в объятия. Нина притворно стала отбиваться и укусила его за мочку уха. Это его так возбудило, что он не стал сдерживаться и дал волю губам и рукам.

— Что ты… Ах… Ночи дождись…

— Ага, щас! До ночи еще сколько ждать, утро во дворе. Нет, сейчас. Ты моя жена, и слушаться меня должна…

— Ванятка… Полчаса гулять… будет… Дверь хоть закрой, милый… Да, предупреди наших…

Куда за эту ночь подевалась природная стыдливость жены, Ермаков так и не понял. Нина вспыхнула прямо в его руках, лихорадочно прижимаясь и целуя так, что закружилась голова.

— Сейчас, — кое-как отозвался Константин и оторвался от жены. Нина поспешно откинула одеяло с диванчика и стала развязывать пояс на юбке. А Ермаков быстро вышел в коридор и крикнул:

— Дядька Аким! Трофим Платонович! Нас не беспокоить час. В вагон никого не пускать! И Ванятку занять, как придет!

— Есть, ваше высокопревосходительство. — У вышедшего из тамбура коменданта вагона ни малейшей усмешки, одно отческое понимание в глазах светится. Даже вроде одобрения — «у тебя ж медовый месяц, ваш бродь, женушку побаловать нужно, а то вы все врозь и врозь живете».

— Ты что, Костик. Они же все слышать будут, колеса не стучат, — полураздетая жена неожиданно опомнилась и за секунду покрылась стыдливым багрянцем до корней волос.

— Ничего, милая, они нашей молодости по-доброму завидуют. Одобряют зело, — тихо сказал Константин, закрывая дверь. Он тут же крепко обнял жену, поцеловал, и супруги дружно вспыхнули, как сноп сухой соломы, сгорая от бушевавшей в них страсти…

Чита

Атаман Семенов прошелся по комнате, нервно теребя пальцами кончики длинных усов. Вот уже несколько часов он ломал голову, и было от чего — новости, страшные и загадочные, обрушились на него целым водопадом в последние несколько дней.

— Нет, вы не дурак, Григорий Михайлович, вы самый настоящий осел! Но кто знал?! Это же в голове не укладывается!

Атаман глухо выругался и сделал по комнате еще один забег.