Однажды он это сделал с особым чувством. Наверху, на площадке второго этажа кто-то стоял, и не просто стоял, а сопел и перетаптывался.

На этой, черной, лестнице не было других жильцов. И стоявшие могли караулить только Зубова. Поэтому он спокойно выжидал, затаясь внизу. По дыханию он понял, что их двое. А по возне решил, что они никак не могут справиться с входным замком. «Ну давай, давай, только потихоньку», раздался шепот. Шепот показался ему женским. Зубов осторожно выглянул, держа площадку под прицелом — и увидел живую иллюстрацию к «Камасутре».

Он незаметно полюбовался парочкой, а потом исчез так же бесшумно, как появился, и отправился спать к Марине. Пережитое подействовало на него странным образом — он предложил выйти за него замуж, причем немедленно. Мотив — если его грохнут, хоть кому-то достанется наследство. А у Марины две дочурки подрастают. Наутро они пошли в загс, но там был не приемный день. В приемный день он был занят, потом она ставила машину на капремонт, потом еще что-то помешало, и в конце концов он забыл о своем решении, а она не стала напоминать.

После разговора с «Графом» Степана Зубова охватило неприятное беспокойство. Его злило то, что он отказался, не просчитав все варианты. Ну, не получит он каких-то денег за эту неделю. Так получит в другую. А смотаться с ребятами на Кавказ уже не удастся никогда. Как перевести в «зелень» эту несостоявшуюся поездку? Вот и получается, что просчитался.

И еще одно беспокоило Зубова. Как воспримут ребята его отказ? Особенно Ромка. Еще неизвестно, как Граф все это преподнесет. А мнением боевых товарищей Степан Зубов дорожил, особенно в последнее время.

Так получилось, что вокруг не было других людей, чье мнение для него хоть что-нибудь означало. Чтобы всерьез прислушиваться к проституткам и фарцовщикам, надо для начала забыть о себе. А он все еще оставался Маузером, и для него было очень важно иногда выходить на связь то с Рубенсом, то с Котом, и получать от них подтверждение: понял тебя, Маузер.

Конечно, он был уже не тот, что прежде. Но, по крайней мере, он старался не делать ничего такого, о чем постыдился бы рассказать Ромке. Ну, к примеру, меняет он горничной две десятки, отсчитал ей деревянных, она убежала. Глядь, а она ему сослепу вместо десятки сто баков подсунула. Сотня старая, жеваная-пережеваная, но ведь сотня. Другой бы тихо порадовался, а Зубову пришлось бежать за ней и проводить курс ликбеза. Зато было что потом Ромке рассказать.

Он не мог отбросить эти мысли. Может быть, потому что больше ни о чем думать и не стоило. Дело двигалось автоматически. Реплики компаньонов и клиентов не заслуживали не только обдумывания, но и запоминания. А вот ребята — совсем другое дело. И Сергеичу тоже не понравится, что он отказался. Сам-то Кот наверняка подписался без разговоров.

Каким же уродом он почувствовал себя сейчас, вспомнив, как они приехали в аэропорт, и Клейн увел чеченца, а они с Ромкой остались в машине. «Кажется, у Графа проблемы, — сказал Ромка, — что-то он темнит, надо его раскрутить, пока не поздно. Поможем товарищу». «Да ладно тебе, — сказал тогда Зубов, — это не наши разборки. Они там миллионами ворочают. Ты его часики видел? У тебя вон «Командирские», а у Графа «Радо». Так что у него все нормально. Было бы что серьезное, он бы не нас позвал»…

И Марину зря обидел. Вообще-то она часто обижалась — то он черствый, то бестактный. А он просто не успевал просчитать, как она отреагирует на его слова или поступки. Так ведь на то и любовь, чтобы не любезничать, а быть самим собой. Просчитывать ему и так приходилось слишком много на работе. Сегодня она час прождала его перед гостиницей в своей замызганной «двоечке». Он, наконец, спустился, передал ей деньги — ей не хватало на новый холодильник.