Узкая бетонка тянулась по песчаной насыпи вдоль полосы прибоя. Моря не было видно, оно шумело и плескалось в темноте, и виднелись только белые перебегающие полосы пены. Влажный ветер был пропитан запахом гниющих водорослей.

Спустившись с насыпи, можно было укрыться от ветра, но идти по песку было тяжелее, чем по бетону, пусть и разбитому.

Впереди мелькнул и пропал сдвоенный огонек.

— Едет кто-то, — крикнул Махсум, перекрывая ветер. — Уходим?

— Это наши, — сказал Вадим.

— Назад смотри! — крикнул Махсум.

Вадим оглянулся и увидел, как по черному склону медленно сползает такой же сдвоенный огонек.

— Бегом вперед! — скомандовал Ковальский.

— Я бегом не могу, сердце больной, — заныл водитель.

— Зачем он нужен, — крикнул Махсум. — Место хорошее, патрон жечь не будем, руки-ноги завяжем и пошел в море купаться!

Водитель не дослушал его и резво потрусил впереди.

Они успели забраться в «Ниву» Фикрета, когда до второй машины преследователей (если это были они) оставалось не больше ста метров.

— Надо оторваться от этих, — сказал Вадим, и Фикрет кивнул.

«Нива» скатилась с насыпи и помчалась прочь от дороги. Вторая машина последовала за ней. Под колесами хрустели ракушки, в прыгающем свете фар блеснула вода.

Между прибоем и дорогой берег местами был залит водой, и сейчас машины неслись по этим лужам, разбрасывая брызги веером. Вадим оглянулся.

— Догоняют. Прибавь газу. Фика, на обгон идут!

Фикрет кивнул, но газу не прибавил, и даже чуть отвернул в сторону, теряя в скорости. Он пригнул голову и поглядывал куда-то вбок поверх капота.

— Готов! — вдруг сказал он, показывая пальцем на зеркало.

Все, кроме него, оглянулись. Вторая машина исчезла.

— Яма, — сказал Фикрет.

— Глубокая? — спросил Ковальский.

— Два метра. Спасать будем?

— Перебьются, — сказал Вадим.

— Куда едем?

— К тебе нельзя, — сказал Вадим. — Есть надежное место, где можно спрятаться?

Фикрет кивнул. «Нива», завывая и с треском разбрасывая ракушки из-под всех колес, забралась по насыпи на дорогу.

12. Убежище

Для мирного времени Фикрет был самым бесполезным агентом из тех, с кем работал Панин. Хотя бы потому, что не мог написать и пары связных предложений по-русски. Да и писать ему было не о чем. Он не общался с иностранцами, не мог внедриться в религиозную секту, и даже слухи и сплетни он обычно сам узнавал от Панина.

Кроме того, он имел судимость и родственников за границей, курил анашу, содержал трех жен и был браконьером.

Познакомились они так. В запущенном уголке приморского парка Панин с ребятами оборудовал поляну для занятий. Деревья служили турниками и макиварами, на асфальте можно было отрабатывать «ката», а на песке — броски. Занимались обычно по утрам, перед работой. В это время в парке не было никого. Но вот однажды со стороны моря на полянку вышел худой, загорелый до черноты человек в брезентовом плаще. Он удивленно оглядел выстроившихся парами ребят в кимоно, достал сигареты и присел на корточки. И пока они занимались, невозмутимо покуривал «Кэмел».

«Это карате?» — спросил он у Панина.

«Карате».

«Что это дает?»

«Здоровье. Сердце хорошо работает, спина не болит», — сказал Панин, по привычке избегая сложных предложений.

«Спина… Спина — это хорошо.