И улыбается, пар изо рта обволакивает ему лицо. Вот так ситуация: ведь в мире-то только есть один человек, чуть покруче того, что был здесь два часа назад, и сейчас вот он пришел сюда и рассказывает мне о своих детях, как будто мы с ним дружим еще с университетских времен, а мне — хоть бы хны. Да захоти даже я сотворить все эти чудеса, вряд ли бы мне это удалось.

— Ты хорошо знаешь Штайнера? — спрашивает он меня вдруг. — Он твой друг?

О, нет. Вот зачем он пожаловал. Он знает. Какое разочарование. Это неправда, что загадка порождает загадку, все это романтическая чушь. Тайна может породить только логические последствия, как впрочем, и все остальное.

— Никогда с ним раньше не встречался.

— Серьезно? Зачем тогда он к тебе приходил? — он по-прежнему улыбается. Никаких угроз, никакого давления авторитетом. Кажется, это простое любопытство: вот он весь передо мной — молодой, спокойный, любопытный.

— Он приходил, чтобы рассказать мне одну историю.

Проклятие, сейчас он захочет, чтобы я ему рассказал ее.

И мне придется решать, удовлетворять это его желание или нет, ведь сама его снисходительность тому порукой, что я не должен ничего делать насильно, он предоставляет мне возможность выбрать одно из двух, и, разумеется, это очень ответственный момент, все дело в том, что я не знаю, что стоит на кону, у меня нет ни одного критерия для принятия такого серьезного решения.

— Историю? И что же это за история?

— Это очень личная история, — отвечаю ему я. — Но сразу же тебе скажу, что она к слиянию не имеет никакого отношения.

— Ум-м-м, — промычал он, снедаемый любопытством, и замолчал. Кажется, размышляет. Я же оглядываюсь по сторонам, как будто хочу попросить совета у этого места, как мне поступить. Помоги мне, место. Вокруг ни души, снег замел следы всего живого. Нет, минуточку, из бара выходит служащая турагентства, она несет своим коллегам кофе в бумажных стаканчиках. Значит, сейчас Маттео со своей матерью должен возвращаться домой после процедур. Какой сегодня день? Пятница. Сегодня как раз их день. Хотя сегодня утром я их не видел, но два часа назад я сидел в машине со Штайнером, и шел густой снег. Тогда пусть будет так: если они появятся, несмотря на снегопад, парализовавший движение автобусов и переполнивший поезда метро людьми, в таком случае, я Боэссону ничего не скажу. Если же они не появятся, потому что мать из-за непогоды решила остаться дома, несмотря на то, что ей советовали не пропускать ни одной процедуры, особенно в этот период, когда он принимает их через день, если эта женщина сегодня решила на все махнуть рукой, тогда, что ж, и я сдамся и расскажу Боэссону о том, что мне поведал Штайнер. Пусть это будет критерием.

— И ты его никогда раньше не видел, — снова начинает Боэссон и улыбается мне.

— Нет.

Он неподвижен, крепко стоит на ногах, как кипарис. Его тело, голова, ноги, руки, словом, все у него застыло. Сейчас он подвигал глазами: опустил и мгновенно поднял их, но только глаза у него дрогнули. Не думаю, что тело человека способно так непроизвольно замирать в неподвижности, особенно в такой собачий холод. Должно быть, это самоконтроль.

Двери подъезда дома, где находится кабинет физиокинезитерапии, закрыты.

— Видишь ли, — продолжает он, — в своей работе «Исследование о природе и причинах богатства народов» Адам Смит утверждает, что капиталисты редко встречаются друг с другом, чтобы просто повеселиться, даже если они должны отпраздновать что-нибудь, при каких бы там обстоятельствах они ни встречались, все их разговоры кончаются заговорами.