— Смилуйся! — завопили мошенники.

— Дураки, — сказал им Донат, перешагнул через ближайшего мошенника и на крыльцо, покачиваясь, поднялся, купчика обнять. — Спасибо, друг мой.

Повернулся, чтобы человека-медведя поблагодарить, а его и след простыл: ни мошенников, ни спасителя, только за углом хрустнуло что-то да собакой взвыло.

— Кто это был? — спросил Донат у купчика.

— Не знаю, — ответил тот, покусывая нижнюю губу.

Донат привел купчика к столу и, не спрашиваясь, посадил его рядом с собой. Стрельцы нахмурились было, а Донат как порох:

— Пить — вместе, а с татями — сам как знаешь?

И непочтительно чаркой по столу хватил.

— Чего стряслось? — удивился Прокофий Коза.

— Трое напали на меня. Один нож к горлу, двое за карманы. Спасибо вот ему, да еще один мужик помог…

Максим Яга недобро зыркнул на Козу черными глазищами:

— Говорили тебе, пригляди за парнем. Прости нас, Донат… Вот тебе моя рука — в любой переделке на помощь пойду, хоть на сотню… А спаситель твой пусть с нами сидит. Все одно о секретах наших завтра весь Псков узнает.

Донат выворотил карманы: что осталось от покупки снаряжения — до копейки на стол.

— Гуляйте! Чем грабителей ублажать, лучше самим от гульбы умориться!

Пани

Проснулся Донат и вспомнил вчерашнее. Испугался: никогда хмельного, кроме как на причастии, в рот не брал, а тут столько выдул, что и глаза открыть страшно. А голова не болит. Тепло, мягко. Только вот попробуй угадай, где ты.

И вдруг услышал Донат голоса, мужской и женский. Говорили по-польски.

— Возьмешь дюжину калачей, оденешься, как одеваются торговки. Стоять тебе против паперти церкви Покрова на торгу. Накинь на плечи красный платок, сапоги надень зеленые. Родинку нарисуй на правой щеке. Подойдет к тебе монах, спросит: «Хороши ли калачи?» Ответишь: «Хороши». Спросит: «Сколько в корзине-то?» Отвечай: «Была поутру дюжина. Сколько осталось — все твое». Монах будет торговать калачи с корзиной. Запроси с него по псковским ценам, деньги получи, товар отдай. Корзину держи покрепче от случайных татей. Под калачами мешочек, в мешочке пятьдесят рублей ефимками.

— Все поняла, все запомнила, Афанасий Лаврентьевич.

— Завтра я пришлю тебе шелку, атласу и кружево.

— Я готова служить вам, покуда буду полезна. — Замялась: — Давненько вы не были у меня… Из веры вышла?

— Коли пришел — верю. А не был потому, что не было нужды.

— Афанасий Лаврентьевич, про гостя-то своего говорила я вам…

— Про гостя говорила с порога, а вот про слугу нового умолчала.

— Пан Гулыга давно у меня… Вас не было, я одна в чужом городе. Мне защита нужна, — засмеялась. — Афанасий Лаврентьевич, ну так как прикажете поступить с моим гостем?

Раздались шаги.

Донат чуть разжал веки и увидел высокого человека, чернобородого, узколицего. Небольшие карие глаза остановились на Донате. Взгляд прост, без пронзительности, без прищура, но Донату неуютно стало в мягкой постели. Будто бы, не дотрагиваясь, поднял ему тот человек веки и в душу посмотрел.

Чтобы спастись от этого взгляда, Донат пошевелился, и человек тотчас вышел из комнаты.

— Будь добра к мальчику. Он племянник моего друга. Будь умна с ним: скоро нам нужны будут верные вести про стрелецкие дела и думы… Слугу своего Гулыгу ко мне пришлешь.

Мягко стукнула наружная дверь, и тут же в комнату, где спал Донат, впорхнула настоящая польская пани.