Я был глубоко взволнован и вместе с тем глубоко обрадован, ибо все-таки остался в живых. Голосом, дрожащим от волнения и признательности, я сказал:
— Дайте мне эту справку. Теперь правительство приведет все дело в порядок.
Но он отклонил эту просьбу, обяснив, что требуются еще кое-какия сведения.
— Где ныне находится этот Джон Вильнон Мэкензи? — спросил он.
— На том свете.
— Когда он умер?
— Он не умер, он был убит.
— Как?
— Томагавком.
— Кто убил его томагавком?
— Разумеется, индеец. Или вы полагаете, что такое дело мог бы совершить и старший инспектор одной из воскресных школ?
— Нет, не полагаю. Итак — индеец?
— Понятно.
— Имя этого индейца?
— Его имя? Я не знаю.
— Мне необходимо знать его имя. Кроме того, кто был свидетелем, что он убит томагавком?
— Не знаю.
— Стало быть, сами вы при этом не присутствовали?
— Об этом вы могли бы заключить до моим волосам. Я отсутствовал.
— Так почему же вы знаете, что Мэкензи ныне мертв?
— Потому что он в то время действительно умер и потому что я имею все основания предполагать, что до сих пор он еще не воскрес. Я даже фактически уверен в этом.
— Мы должны иметь доказательства ваших слов. Привели вы с собой того индейца?
— Конечно, нет.
— В таком случае, вам придется принести его сюда. Вы захватили с собой томагавк?
— И не думал.
— Надо принести и томагавк. Вам, вообще, необходимо доставить сюда индейца вместе с томагавком. Если тогда факт смерти Мэкензи будет удостоверен, то вы можете обратиться в «коммиссию по разбору претензий», с уверенностью, что там ваш счет пройдет все стадии делопроизводства, так что дети ваши может быть и доживут до уплаты по нем и будут иметь возможность повеселиться на эти деньги. Но прежде всего должна быть удостоверена смерть того человека. К этому я могу еще добавить, что правительство никогда не согласится выплатить путевыя и транспортныя издержки покойнаго Мэкензи. Возможно, что оно, пожалуй, уплатит за одну бочку говядины, отбитую солдатами Сермена, если вам, в подкрепление ваших претензий, удастся провести в конгрессе билль о новом законе, который согласовался бы с обстоятельствами вашего дела, но, во всяком случае, за 29 бочек, которыя сожрали индейцы, оно вам наверное ничего не заплатить.
— Следовательно, я мог бы получить всего 100 долларов, да и то только «пожалуй!» И это после всех скитаний Макензи с говядиной по Европе, Азии и Америке, - после всех испытаний лишений и путевых издержек, — после смерти стольких невинных людей, пытавшихся получить по этому счету? Молодой человек! Отчего же не сказал мне это тотчас же тот первый контролер отделения зерноваго хлеба и говядины?
— Оттого, что он не знал, что ваши претензии имеют некоторое основание.
— Отчего мне не сказал этого второй? Ни даже третий? Отчего не сказал мне этого ни один из чиновников всех отделений и всех департаментов?
— Никто из них ничего не знал по этому делу. Здесь все идет установленным порядком. Вы проделали на себе весь этот порядок и, в конце концов, узнали то, чего желали. Это лучший путь. И это даже единственный путь. Он не признает никаких скачков и, хотя медленно, но вполне верно ведет к цели.
— Несомненно, — к верной смерти. Она уже привела к конечной цели большинство нашего семейства. Я начинаю чувствовать, что та же участь ожидает и меня. Молодой человек, не скрывайте: вы влюблены вон в ту веселую молоденькую девицу с скромными голубыми глазками и с пером за ухом, — я догадался об этом по ея нежным взглядам; вы хотели бы на ней жениться, но вы бедны. |