— Нынче бесполезно; нечто не благоприятствует. Зажгите свет.

Гейлсвен поспешил исполнить эту просьбу; я заключил, что и он начал терять терпение.

— Имеется неблагосклонное условие, — заявил Зеда, возвращая свой осколок вазы в шкатулку. — Завтра мы изменим порядок.

Доктор ничем не выказал свое разочарование и, похоже, продолжал верить, что наши сеансы увенчаются успехом. Он предложил на время следующего сеанса оставить открытым одно из окон; мы только рады были согласиться, надеясь, что это хоть немного очистит воздух в комнате от удушающего запаха сигар. По словам Зеды, неудача объяснялась, вероятно, и некоторыми другими причинами — нашим местоположением за столом и относительным расстоянием между каждым из нас и черепком.

— Мы будем смотреть завтра, — и с этими словами Зеда покинул нас.

— Ходячее воплощение обмана! — пробормотал Лести. — Да и акцент у него, я подозреваю, деланный. Вот уж не знаю, отчего мы решили поверить в эту невероятную басню.

— И я не знаю, — задумчиво сказал Гейлсвен. — Но второй фрагмент вазы у него, и если он сам не верит в собственную гипотезу, ради чего он затеял сеансы?

— Ладно, довольно гадать! — отозвался Лести, выражая, мне кажется, общее чувство.

Весь следующий день Зеда не показывался, однако вечером явился в назначенный час и вновь усадил нас за стол — но в ином порядке. Одно из французских окон было оставлено открытым, а черепок и лампа сдвинуты влево.

Наши сорокаминутные старания были вознаграждены довольно обычным явлением: стол принялся покачиваться и издавать треск. Других потусторонних манифестаций мы не заметили, и в половине десятого доктор прекратил сеанс.

— Прекрасно! — восторженно воскликнул Зеда, — чудесно! Мы вошли в гармоническое соприкосновение, и в кругу пребывала сила. Завтра ждет нас триумф, друзья мои, но понадобится видоизменение, считаю я. Вы, мистер Клиффорд, сядете слева от мистера Лести, мистер Гейлсвен будет от него справа, а я — напротив мистера Лести. И от фонарей снаружи слишком много света. Окна, думается мне, должны оставаться открытыми, но используем мы эту японскую ширму, что загородит излишний свет и затенит вазу. Завтра будем мы наблюдать эти вещи.

Тем и закончился наш второй сеанс, и теперь я перехожу к последнему эпизоду своего рассказа — истории со странным началом, необычайным продолжением и еще более удивительным финалом.

IV

На следующий день Зеда угостил нас вторым завтраком в городе и пригласил на дневной концерт; он заранее купил билеты, так как интересовался — или делал вид, что интересовался — игрой какого-то скрипача, чье имя гордо упоминалось в программке. Гейлсвен и доктор собирались перед сеансом пообедать у нас, так что мы сразу вернулись к себе и болтали, попутно занимаясь всякими делами, пока не подали обед. В блеске застольной беседы Зеда превзошел сам себя. Помнится, я подумал, какую он прожил, должно быть, странную и насыщенную событиями жизнь.

Около девяти вечера мы дошли в темноте до дома нашего друга; у Гейлсвена нам пришлось искать и разжигать в полнейшем мраке масляную лампу — доктор объявил, что ощущает в атмосфере нечто благоприятственное и что электрический свет может свести на нет положительные атмосферные условия.