Гейлсвен, мгновение помедлив, вышел из комнаты и почти тотчас вернулся, неся черепок, укрепленный на деревянной подставке. Доктор Зеда поднес друг к другу фрагменты сосуда, но так, что между ними еще оставалось некоторое расстояние.

— Они полностью совпадают, до малейшей детали! — провозгласил он; и это было совершеннейшей правдой.

— А теперь, — продолжал Зеда, явно наслаждаясь нашим неприкрытым изумлением, — я поведаю вам одну историю. Не стану просить вас поверить мне на слово; скажу только, что я посвятил всю жизнь свою подобным исследованиям и готов, поскольку обстоятельства так сложились, заручиться помощью вашей и установить истинность или же ложность моих представлений о черепке Анубиса.

— Прекрасно! — промолвил Лести и приготовился слушать. Мы с Гейлсвеном последовали его примеру. Зеда не спешил, как видно, собираясь с мыслями, однако мой невозмутимый друг придал этой паузе иной смысл и многозначительно прочистил горло.

III

Дата не важна нам, — сказал доктор Зеда. — В те давние времена был в Гизе, к северу от Сфинкса, храм Изиды, но не Изиде поклонялись там. Лишь памятники хранят его следы, доказывая, что он существовал — верно, мистер Гейлсвен?

Гейлсвен кивнул.

— Там поклонялись богам мертвых — и культ Анубиса важнее был остальных, в отдельном святилище проводились его ритуалы. Здесь, за тридцатью тремя вратами, под охраной тридцати трех хранителей ключей, покоился священный символ — символ, друзья мои, что основой служил сокровенного знания посвященных; символ ценнее жизней десяти тысяч воинов — ибо так написано!

— Не сталкивался с подобной надписью, — сухо заметил Гейлсвен.

Доктор Зеда улыбнулся.

— Столкнуться с нею доведется вам едва ли! — отвечал он. — Ваши Бельцони и Лепсиус, ваш Бирч, Ренуф, Бругш и Петри — все они слепые вандалы, не узревшие великую истину, высшую тайну, хранимую Египтом для того, чьи глаза видят и разум понимает!

Загадочный иностранец с неким вызовом поглядел вокруг и спокойно продолжал свой рассказ:

— Когда же в священный месяц сменялась луна, метори, дева, избранная из благородного дома, отличная красотой и чистотой своей, весь год служившая богам — брала в руки священный сосуд и высоко вздымала его, дабы поклонились ему посвященные; и когда первый светлый луч касался вместилища символа, склоняли все головы и пели «Гимн уходящих душ». После же запирали его снова за тридцатью тремя вратами, где пребывал он еще год. Символ тот не позволено никому было видеть, помимо верховного жреца, каковой лицезрел его в минуту посвящения в сан — ибо всякий иной, кто видел его, умирал! В священной вазе хранился он!

Зеда сделал внушительную паузу. Признаюсь, все мы не смогли устоять перед необычным обаянием рассказчика: нам казалось, что он говорит о глубоком духовном потрясении. Я готов был поверить, что он сам был свидетелем странных обрядов, о которых рассказывал так убедительно.

— В году столь давнем, — продолжал он тихим, хриплым шепотом, — что имя его ничего вам не скажет, девственница из знатного рода, коей доверен был возвышенный ритуал, на неисчислимые века закрыла пред своей бедной душой врата рая, навлекла на главу свою проклятие верховного жреца и гнев богов, и отринута была самим Сетом!

Она уронила из рук своих священную вазу, и святой символ навсегда утратили дети Земли! Утерян был ключ к книге мудрости; закрыта была та книга пред людьми навсегда!

— Продолжайте! — резко сказал Гейлсвен, так как Зеда снова замолчал.

— Вы не понимаете? — спросил доктор.