|
Вещичка-то дорогая, не ширпотреб. Я молча взяла прямоугольничек. Нет, у меня никогда ничего подобного не было, скорей всего штучка принадлежит покойной. Отнесу следователю. Вероятно, там найдутся документы. - Ужас жуткий, - тарахтела болтушка Люся, - страсть господня. Прошлым летом здесь мужика убило, пьяного. Сошел с электрички и лег вон там, у столбика, спать. Во сне, видно, и скатился с насыпи, да прямо под скорый угодил. А три года назад Катька под дрезину попала, но жива осталась... правда, по мне, так лучше б ее убило. Ноги ей отрезало. Ни жить, ни помереть. И она зашмыгала носом. Я вежливо слушала, поджидая, пока иссякнет фонтан воспоминаний. По-хорошему, следовало сразу уйти, но тогда Люся обидится, а мне не хочется этого. Она славная, несчастная женщина, вытаскивающая на своих плечах мужа-алкоголика и двоих детей-школьников. - А я ее видела, - переменила стрелочница тему. - Кого? - Ну, эту сумасшедшую, что с собой покончила! - Где? - Да тут, у нас, на станции. В начале марта появилась, в продуктовый захаживала. Думаю, из санатория. Я поглядела направо. Там, на пригорке, примерно в километре от станции расположился Дом творчества писателей, упорно называемый местными жителями санаторием. Была там раз-другой у знакомых. Номера хорошие, с просторными комнатами и комфортабельными ванными, телевизор, телефон, холодильник... Но вот кормят отвратительно, бесконечными люля-кебабами и харчо, потому-то литераторы - частые гости местных торговых точек. В толпе их сразу видно - дамы независимо от возраста все как одна засунуты в белые брюки и увешаны невероятными драгоценностями - янтарными бусами, серьгами с пудовыми уральскими самоцветами, серебряными браслетами и цепочками. Мужчины поголовно в джинсах и жилетках. Издали они похожи на престарелых подростков. Но если покойница и впрямь из этой тусовки, то в администрации должны иметься ее паспортные данные. Не говоря уже о том, что там небось полно женщин, знающих про несчастную всю подноготную. Обрадовавшись, я понеслась назад, к следователю. Но возле стола капитана сидела зареванная бабища. - Подождите, - недовольно сказал он мне. Я послушно села в коридоре и открыла сумочку. Там не было ничего: ни паспорта, ни косметики, ни кошелька, даже носового платочка или расчески. Только небольшой, аккуратно сложенный лист бумаги. Руки сами собой его развернули. "Коля, больше не могу. Знай, я больше не повинуюсь тебе, считай, что сбросила оковы. Понимаю, молить о сострадании глупо, но не пробуй искать Верочку. Да, ты прав, моя дочь жива, но тебе никогда, слышишь, никогда, не достать ее. Пусть лучше она умрет голодной смертью, что скорей всего и произойдет после моей кончины, девочку просто некому будет кормить, она заперта одна. Так что сжалься, оставь ее погибать своей смертью, только не уродуй, как меня. Но, если не послушаешься и начнешь поиски, знай - вернусь с того света, чтобы отомстить тебе. Мне нечего терять, руки и так по локоть в крови невинных жертв. Прощай! Леня, Костя, Жора, простите меня, не хотела вас убивать". Ни подписи, ни числа. Я обалдело смотрела на листок, исписанный аккуратным, почти детским почерком. Так пишут девочки-отличницы, гордость школы, мамина отрада. Только содержание записки вызывает дрожь. Дверь кабинета приоткрылась, всхлипывающая тетка, громко шаркая разношенными сапогами, двинулась к выходу. - Ну, что еще? - проворчал капитан. Я молча положила перед ним сумку. Следователь принялся изучать письмо, потом вздохнул и спросил: - И что? - Люся, стрелочница, нашла и отдала мне - Бред сумасшедшего. - Капитан вытащил "Мальборо". |
