Ну, это не повод, чтобы мириться с оскорблением…

    – Ты Дакар, – произнес я, ткнув его в грудь пальцем протеза. – Возможно, раньше ты носил другое имя, но здесь ты Дакар! Дакар, хоть до купола подпрыгни!

    – Павел! – взревел инвертор, внезапно вскочил и опрокинул стол со всеми кружками и тарелками. Край столешницы пришелся мне в живот, заставив на секунду потерять дыхание, скамья подо мной покачнулась, и с грохотом и звоном я свалился на пол. В такой ситуации руки сами тянутся к ножу, и я уже нащупал рукоять, но вопль Эри меня остановил. Эри, если ее разозлить, не выбирает выражений:

    – Чтоб тебя куполом придавило, манки отвальный! Ты с чего оттопырился? Ты на кого руку поднял? Ублюдок, крысиные мозги, дырка в заднице! Я тебе гарбич выбью и в Отвалах закопаю! На компост пойдешь, урод!

    Кулаки ее работали быстрее, чем крылышки Пекси, когда тот набирает скорость. Дакар, согнувшись в три погибели, лишь успевал прикрыть лицо да место, что поважней физиономии. А зря! Туда она как раз не била.

    Мое раздражение исчезло – я даже развеселился, выбираясь из-под стола и червяков с паштетами.

    – Вот это одобряю! Это по-нашему! – промолвил я, отряхивая хламиду. – Сейчас отдышусь и добавлю.

    Отдышался и врезал инвертору в челюсть. Левой, разумеется – правой я бы ему кость сломал и зубы выбил.

    Зубы, однако, лязгнули.

    – Ты полегче, Крит, – сказала Эри. – Мое ведь, не чужое! Еще повредишь что-нибудь нужное.

    Дакар выпрямился, опустил руки, и какое-то мгновенье мы стояли, в задумчивости посматривая друг на друга – то ли лавки и стол поднимать, то ли продолжить поединок. Внезапно он побагровел, хлопнул ладонью о колено и, согнувшись в поясе, расхохотался. Смех у него был звонкий, заразительный. Эри смущенно усмехнулась, поправила растрепанные волосы и вдруг, обхватив Дакара за шею и притянув к себе, стала целовать.

    – Она меня за муки полюбила, а я ее – за состраданье к ним, – пробормотал инвертор.

    Не знаю, что он хотел этим сказать, но мои губы тоже разъехались в ухмылке. Так мы и стояли, переглядывась и посмеиваясь, среди разбросанных тарелок, паштета, смешанного с пюре, тушеной капусты и лужиц коричневатого соуса. Глаза у Эри блестели, Дакар улыбался и почесывал в затылке, а я смотрел на них и думал: трудно ударить человека или всадить в него нож, когда он смеется – тем более что он хохочет над самим собой.

    Сзади послышалось грозное «урр!», и я обернулся.

    – Ну, что? – спросил Африка, высунув в окошко свой огромный нос. – Повеселились?

    – Это разве веселье! – откликнулся Дакар. – Вот у нас в Доме писателя… когда он еще не сгорел… – Перестав улыбаться, инвертор с тоскливым вздохом наклонился и поднял стол. – А тут… Тут, начальник, как на Шипке – все спокойно!

    Странные речи, странные слова… Улавливая общий смысл, я не понимал деталей: какая Шипка?.. Какие писатели?.. Что за сгоревший дом?.. И как его сожгли – из огнемета? Но армстекло под огнеметом не горит, а плавится…

    Оттолкнув Дакара, Эри повернулась ко мне:

    – Чувствую, тут разговора не будет.