— М-да, Золушка, на бал тебе, как видно, ехать сегодня не придется, — пробормотала Одетта, наблюдая в мутное окошко за тем, как таяли в вечернем сумраке рубиновые огни задних фар «Мерседеса».

На что это намекал Калум, когда говорил, что она «окончательно дозрела»? — вот был главный вопрос, который не давал Одетте покоя весь вечер. Калум не уставал ее удивлять. Как она ни старалась раскусить этого человека, его сложная, многогранная натура всегда поворачивалась к ней новой, незнакомой и не исследованной еще стороной.

Решив, что бессмысленно задавать себе вопросы, на которые нет ответа, Одетта натянула на себя комбинезон и отправилась на кухню — чистить алые замшевые туфли Сид. Потом она мыла посуду, потом кормила щенков, а когда покончила с делами, развалилась у телевизора с рюмкой баккарди в руке и стала смотреть пятничный выпуск передачи «Лондонцы».

Когда наступил перерыв на рекламу, Одетта снова позволила себе поразмышлять о своих невеселых делах. Хотя ей было крайне неприятно представлять себе, как Сид и Калум рука об руку входят в зал ресторана «Шато де Ноктюрн», под конец она все-таки утвердилась в мысли, что, отказавшись поехать с Калумом в ресторан, поступила правильно. Две минуты общения с этим человеком показали ей, что противостоять ему она еще не готова. Тем не менее она не сомневалась, что настанет такой день, когда она воздаст ему по заслугам. Не сегодня, так завтра, но такое время придет. Обязательно.

Досмотрев «Лондонцев» и выпив примерно полбутылки баккарди, Одетта решила, что начинать жизнь сильной, уверенной в себе женщины, способной противостоять мерзостям этого мира, лучше всего с горячей ванны. Прихватив с собой плескавшийся в бутылке остаток баккарди, она поднялась на второй этаж в гостевую ванную и включила горячую воду. Пока ванна наполнялась, она подошла к стоявшему на подоконнике приемнику и, покрутив ручку настройки, остановила свой выбор на волне, передававшей песню Фрэнка Синатры «Умчи меня на Луну».

После этого она улеглась в ванне, отдаваясь всем телом неге. Полежав так с четверть часика, она приступила к более активным действиям и тщательно вымыла волосы. Приведя их в более или менее приличное состояние, она глянула на себя в запотевшее зеркало.

Калум сказал ей, что с ней вряд ли кто согласится переспать. Еще раз внимательно себя осмотрев, Одетта решила, что это, в общем, вопрос спорный. Да, она была не в лучшей своей форме и даже малость заржавела в этой глуши, как висящая на стене без дела шпага, но в данную минуту она смело могла утверждать, что ржавчину с себя соскребла — по крайней мере, с волос и тела.

Эта мысль привела ее в такое хорошее расположение духа, что Одетта, выбравшись из ванны, налила себе еще один бокальчик бакарди. Кажется, Калум сказал про нее, что она «окончательно дозрела»? «Что ж, — подумала Одетта, снова наполняя свой бокал, — похоже, он не так уж и не прав». Она и впрямь «дозрела»: вышла из своеобразной летаргии, в которой находилась на ферме, и вновь готова к активным действиям. И для начала — чтобы никто не посмел ей сказать, что она не в форме, — она снова начнет заниматься тренингом.

Выйдя из ванной комнаты, Одетта в сопровождении выводка щенков афганской борзой вернулась на кухню, поставила на стол зеркало и достала из шкатулки портняжные ножницы. Она уже основательно напилась, а потому резала волосы без всякой жалости — на ее взгляд, любая прическа была бы лучше той, что была у нее на голове два часа назад. Обрезая волосы, она напевала и притоптывала в такт ногой.

Через полчаса на голове у нее было нечто совершенно новое и по прежним временам невозможное. Это была прическа в стиле панк — эдакий задорный ершик, чрезвычайно сексуальный и агрессивный, полностью отвечавший ее нынешнему состоянию души.