Луна была маленькая, с копеечку. Стояла она высоко, с высоты её видно было всякий бугорок, всякую ямку.

— Пуговички у меня, как золотые, горят! — обрадовался Вася Шарик.

— Вот бы и впрямь они золотыми были! — у Кочетка глаза разгорелись.

— Ну и что тогда? — спросил Ваня.

— Оторвали бы — и на станцию, в буфет. До отвалу бы наелись, баранок купили. Сколько у тебя пуговиц, Шарик?

— Три, четвёртая потерялась.

— На три золотые мы бы и одежонку могли купить. У Мини вон шапка без уха, вата на подкладке свалялась.

Ваня был у приютских вожаком и заботился обо всех поровну.

Они перешли по льду Клязьму. Лес за рекою был сосновый, рос негусто, соснам жилось привольно, и улетали они вершинами под облака.

Тени от деревьев лёгкие, на сугробах снег кучерявился, словно их присыпало тополиным пухом.

— У нас в Бутькове, — сказал Миня, — снег со стогов собирают, чтоб холстину отбелять. Лучше воды и солнца отбеляет. Помнишь, Гриня?

Брат закивал головой:

— Как не помнить? Тогда и папаня был жив, и маманя. Зачем только в фабрику пошли?

— От голодухи, — сказал Миня.

— А на фабрике ещё хуже вышло.

Отец и мать близнецов умерли от чахотки.

— Ребята! — сказал шёпотом Ваня. — Вы послушайте только. Тихо-то как здесь!

Замерли.

Ваня вскинул руки и навзничь повалился в сугроб. Ребята за ним.

Луна улыбалась.

На вершинах сосен сверкали звёздочками иглы инея, а сами звёзды едва мерцали…

— Слабоваты звёзды против луны! — сказал Ваня и вскочил на ноги: не обморозились бы ребятишки. Всех растормошил, оглядел:

— Айда в приют! Где наша не пропадала? Достучимся!

Побежали наперегонки, чтоб согреться.

Анисимович

На следующий день в приют приходил человек от мастера Шорина. Ребятам было велено на фабрике не показываться.

— Гуляй! Гуляй! — радовались ребята.

Стали думать, куда такое богатство девать — свободный день.

— Бежим на Клязьму с гор кататься! — Миня с Гриней, играючи, тузили друг друга, так им было весело.

— На горах только одежду рвать, на базар пошли! — предложил Кочеток, мальчик рыжий, а потому и страшно задиристый. Попробуй, назови его рыжим, так и кинется в глаза.

— А чего на базаре хорошего? — вздохнул Вася Шарик. — Побираться?

— Есть люди, у которых и просить не надо, — возразил Кочеток, — сами дают. Хоть семечек дармовых погрызём.

Ребята посмотрели на Ваню, что он скажет. А Ваня вдруг улыбнулся, глаза сощурил, голову пригнул. И все тоже пригнулись, чтоб секрет мимо ушей не пролетел.

— Братва! — сказал Ваня. — Нынче в казарме за чугункой Анисимыч книжку будет читать. Про Стеньку Разина! Шелухин, прядильщик, приходил его звать. Мы ведь с Анисимычем рядом работаем.

* * *

Пётр Анисимович Моисеенко сам о себе говаривал:

— Я — стреляный воробей.

Был он из смоленских крестьян, но работал в Петербурге, участвовал в стачках, забастовках, отбыл сибирскую ссылку.

Ткач он был очень хороший, но у фабриканта Морозова для всех одно правило. Хорошо ли сработал товар, плохо ли — браковщики писали штраф, чтоб убавить ткачам заработок.

Позвал браковщик Моисеенко и говорит:

— Пожалуйте вашу книжку — штраф записать.

Пётр Анисимович удивился и просит:

— Покажите порчу на моём товаре.