— Да как же…

— Не побаивайси-и-и! — И по шее мужичку-то, к дверям его.

Со второго этажа Моисеенко вернулся на первый.

Сторожа закрыли боковые двери, в главных — давка. Столкнулся с Волковым.

— Из прядильного корпуса были двое, просят, чтоб к ним пришли и остановили работу.

— Айда! Только дворами надо пройти, не то сторожа перехватят. Кто короткую дорогу знает?

Ваня-приютский со своими мальчишками тут как тут:

— Мы знаем!

— Веди!

Прибежали в чесальню.

— А ну, ребятки, кончай работу! — закричал Анисимович. — Ткачи уже все на улице.

Рядом объявилась Марфа. Высокая, руки длинные. Платок сбился, головой тряхнула, косы — двумя золотыми молниями.

— Кто хлипенький? Подходи, сопли утирать буду!

Засмеялись. Рванулись, как ребятишки, к выходу, толкая, наминая друг другу бока.

А Марфа уже ворвалась в прядильный корпус. Отодрала от машины иссохшую дрожащую прядильщицу.

— Чего ты прилипла к ней! Она же, машина твоя, как паук — всю кровь твою высосала. Ступай домой, в зеркало поглядись.

«С такой не пропадёшь!» — Моисеенко вскочил на подоконник:

— Кончай работу! Все уже во дворе!

— Выходи! Один за всех — все за одного. Пошли!

Работа замирала, но как-то не очень уверенно. К Моисеенко подбежали мальчишки:

— Дядя Анисимыч, давай и здесь завернём газ!

— Пусть горит! Теперь не страшно. Выходят. Вон уже в дверях тесно. — Обнял Ваню. — Спасибо тебе, сынок! Спасибо, ребятки! Великое вы дело сделали.

На фабричном дворе, окружённый толпою рабочих, стоял пристав и рокотал басом:

— Ну, разбежитесь вы по домам. А зачем? Да вы и без того нищие.

— А то и победней нищих! — откликнулись.

— Ну вот! А я про что говорю? Не бросили бы работать, у вас был бы лишний рабочий день. Ваши же дети в ноги вам бы поклонились.

Тут прибежал Моисеенко:

— Чего холуя морозовского слушать? У него брюхо всегда в сыте! Идемте на старый двор, там нужно остановить работу.

Побежали. И вдруг — пронзительный женский крик.

Сторожа торопливо, по-волчьи озираясь, били женщину.

Увидели бегущих, пошли на них, но толпа катилась огромная, неудержимая. Остановились.

Рабочие торопливо разламывали забор. Двинулись было, но здоровенный детина вдруг выскочил из толпы сторожей, бешено раскрутил оглоблю. Пустил. Оглобля со свистом пронеслась над Моисеенко, сзади охнул кто-то.

Марфа с бабами подняли на вытянутых руках избитую: не лицо — чёрная лепёшка.

— Мужики-и-и!

Как по сердцу ножом бабий вопль.

И разом толпа рабочих хлынула на толпу сторожей.

Гнали сторожей до конного двора. Моисеенко и сам не понял, как в руках у него оказался мерзляк. Кинул. Зазвенело стекло. В доме торопливо гасили свет.

Да уже и светало.

Моисеенко снял шапку, сунул её между коленями, обеими руками утирал взмокшие волосы.

— Мужики! Мужики! — крикнул Моисеенко. — Довольно зайцев ловить, дело есть. Идёмте в красилку. Там работают.

Но красилка уже не работала. Здесь Петра Анисимовича поджидал Волков.

— Всё, Анисимыч! Фабрика стоит. Вся.

Флаг рабочих

Ваня со своей ватагой носился по всему городку.

На Английской улице толпа громила дом ненавистного мастера Шорина. Никто ни на какую вещь не позарился, но в доме разломали всё, что можно было сломать.