Патриотизм выражается порой в самой странной форме.

Натянув поводья, она остановила лошадь и присмотрелась повнимательнее. Что-то в позе спящего, в бережливости, с которой он использовал имеющееся в его распоряжении обмундирование, выдавало настоящего солдата, но определить это наверняка можно было, только разбудив беднягу.

Аркет пожала плечами, выудила из кошелька мелкую монету и бросила ее так, чтобы та, звякнув о стену, отскочила на мостовую. Бродяга зашевелился, заворчал, из-под рванья высунулась рука, пальцы нащупали деньги. Пальцев было три, мизинца и безымянного недоставало. Аркет поморщилась. У кавалеристов такое увечье встречалось довольно часто, поскольку ихелтетские сабли печально славились слабой защитой руки. Порой одного умело нанесенного удара бывало достаточно, чтобы вывести солдата из строя.

Она бросила еще один пятак и, пришпорив Идрашана, продолжила путь.

Проехав еще пару улиц, Аркет пересекла небольшую, запорошенную палой листвой площадь, называвшуюся прежде Ангельской, но ныне переименованную в честь победы при Гэллоус-Гэп. Она приходила сюда, когда не могла оставаться дома, приходила и до войны, и после, хотя раньше это место нравилось ей больше. Тогда здесь был шумный и многолюдный фруктовый рынок. Теперь тут появился торжественный каменный мемориал с барельефами имперских солдат, попирающих кучу мертвых рептилий; центральная колонна отдаленно напоминала устремленный ввысь меч. Над каменными скамеечками были выбиты слова посвящения: «Нашему славному командующему, сынов города вдохновившему». Слова эти так часто попадались на глаза, что Аркет невольно заучила их наизусть. А однажды на каком-то приеме во дворце ее даже представили сочинившему их поэту.

— Разумеется, сам я в битве не участвовал, — сообщил сей благородный муж и картинно вздохнул. — Хотя и желал того всем сердцем. Но я посетил Гэллоус-Гэп год назад, и муза моя уловила эхо славной битвы в застывшем там печальном безмолвии.

Разумеется. И все же, вопреки всем стараниям, что-то отразилось на ее лице, потому как улыбка его поблекла, а в голосе прорезались нотки беспокойства.

— А вы, госпожа, не были ли там сами? В те дни?

— Нет, — вежливо ответила она. — Но мой отец умер при отступлении, а два моих друга руководили последним штурмом.

После этого поэт к ней больше не подходил.

Аркет передала коня ночному сторожу и вошла через боковую дверь. В доме было тихо, горело лишь несколько ламп. Слуг она держала немного, а рабов, которых покупала время от времени, отпускала на волю при первой же возможности, используя все имеющиеся в городском законодательстве послабления. Дожидавшийся возвращения хозяйки Кефанин дремал в каморке у входа, и будить его Аркет не стала, а сразу поднялась к себе.

Она повесила на крючья ножи, стащила один за другим и швырнула в угол сапоги, содрала, словно старую кожу, одежду и постояла с минуту посреди комнаты, наслаждаясь теплом и уютом. Потом наклонилась почесать лодыжку, и тут в нос ударил ее собственный запах. Она поморщилась, бросила взгляд на шнур колокольчика у стены.

Обойдешься. Ты же ветеран войны. Не ты ли купалась под водопадом на верхнем Трелле зимой пятьдесят первого? Неужели так давно?

Вообще-то прошло десять лет; время ползло незаметно. Под кожей, выгорая, еще трепетал беспокойным огоньком крин, и она, уступив его нетерпению, не стала дергать за шнурок, а сама спустилась в ванную. Конечно, мыться в холодной воде — удовольствие небольшое, но тянуться в подвал, будить рабов, ждать, пока они растопят печь и сначала согреют, а потом принесут воду наверх…

Вода в больших алебастровых кувшинах оказалась вовсе и не холодная, в чем она убедилась, опустив руку в один из них, а вполне даже теплая.