Высокие двери открылись и в зал практически ввалился черный от усталости офицер с шикарными драгунскими усами.

— Прапорщик Чепаев с пакетом от начальника разведки БОР к Председателю Государственного Комитета Обороны, — хрипло доложился он.

Премьер-министр встал, принял пакет и расписался дважды — на нем и в фельдъегерской книжке.

— Отдохните, Василий Иванович, — заботливо предложил фельдъегерю генеральный секретарь ГПУ, — двенадцать часов в воздухе — не шутки…

Едва дверные створки отрезали кабинет от мира, премьер вскрыл пакет. Его лицо побледнело.

— Начальник разведки БОР сообщает, — медленно произнес он, что германские войска начали выдвижение к линии границы. Одна из групп потеряла ориентировку, зашла на нашу территорию и была частично уничтожена, а частично задержана нашими патрулями. Один из германцев, уроженец Австрии, ефрейтор, сказал, что вчера им был зачитан приказ о том, что освобождение Европы от славянского варварства начнется завтра, двадцать второго июня, в четыре часа утра.

Лист бумаги дрожал в руках генерала, сменившего совсем недавно пост командующего Дальневосточным округом на жёсткое кресло председателя кабинета министров.

— Четыре часа утра… — слабым голосом произнес он, — двадцать второе июня… Воскресенье… Он… ОН знал…

— Кто?

— Император. Прямо перед той самой трагедией. Он говорил, что мы заиграемся в политиканство и однажды, двадцать второго… В воскресенье… В четыре утра… Он пытался предупредить нас. А мы…

В помещении прекратилось даже щелканье телеграфного аппарата. Собравшиеся смущенно переглядывались, как будто то, уже забытое совещание состоялось буквально вчера, и все они были участниками парада постыдного неверия, погубившего, как всем казалось, последнего монарха империи.

— Уважаемое собрание, прошу прощения, — прервал тишину глухой голос с кавказским акцентом, — есть мнение, что требуется прежде всего принять незамедлительные меры по парированию угрозы. Виноватых мы можем поискать позже.

— Надо поднять войска по тревоге. Но следует передать, что возможна провокация со стороны кайзера и поддаваться на нее ни в коем случае нельзя!

— Вздор, — отрезал генерал Леш. Во-первых, это хуже, чем не передавать никакого сигнала. Командиры и начальники на местах сочтут, что мы сами не знаем, что происходит, и растеряются. Это наложится на бардак, неизбежный при переходе от мирного времени к военному, и германцы возьмут нас тепленькими.

— А во-вторых, — заметил тот самый старый еврей, при одном взгляде которого вытягивались во фрунт все офицеры разведки, — озвученные здесь перемещения германских войск и войск их союзников — это немного дороговато для простой провокации.

— В соответствии с регламентом, — снова подал голос генеральный секретарь Главного Политического Управления, — предлагаю Комитету издать приказ по Армии и Флоту: подняться по боевой тревоге и быть готовым всеми силами отразить нападение Германского Рейха, которое должно состояться завтра, двадцать второго июня тысяча девятьсот тринадцатого года, в четыре часа утра. Великая страна, оставленная нам в наследство, стоит того, чтобы сделать всё необходимое для её защиты, даже если тревога окажется ложной. Наше дело правое, товарищи. Враг будет разбит. Победа будет за нами.

* * *

— На аэродром, — сухо бросил водителю генеральный секретарь ГПУ, устраиваясь на кожаном кресле Руссо-балта и не сводя при этом глаз со здания Ставки Верховного главнокомандования.