И Андрей приуныл, сообразив, что если три дня — то раскачается громоздкая машина магического сыска еще очень не скоро, а Алина сама вряд ли отыщется. А Алинку очень нужно отыскать, потому что… А, черт, жалко девчонку. Хорошая она. Смешная немного, немного нервная, но вообще-то милая и славная девчонка. Спрашивал, кстати — не замужем.

Надо же, проглядели такую… В Европе за ней табунами бы… Женщины там все больше блеклые, неинтересные. Но неважно. Важно другое — делать-то что будем?

Половина восьмого.

Набрал отцовский номер. Длинные и долгие гудки, а потом тишина. Ну да, он что-то говорил про какую-то встречу…

Ясно. Он, может, вообще не в России сейчас.

… Подворотня… плен… мужики с пустыми глазами…зима и снег… пантера Алина… избушка… квартира… что пропускаем? К кому обращаться еще, если мужчины в форме медлительны, что ваши черепахи, и раскачаются только разве что послезавтра? А нужно — немедленно?

Сначала…. Подворотня…а до подворотни? Пьянка у Валерки. Вот! И Валерка пропал.

Ну что же, у отца свои встречи и свои связи, а мы подергаем свои.

***

Кухонька оказалась маленькая и скромная, вся серенькая от ситцевых блеклых занавесочек на окошке до самой хозяйки — бледной от усталости и горя женщины. Женщине на самом деле около пятидесяти, но выглядит на тридцать с небольшим, если не приглядываться. А если приглядываться, как Андрей, что, конечно, некрасиво и неприлично, то обнаруживается сеточка морщинок у глаз, желтенькие тени у висков и крыльев носа. Это Валеркина мама, Антонина Петровна. Вообще-то раньше она как-то стеснялась называться по имени-отчеству, все просила просто Антониной, и выглядела своему сыну почти ровесницей, может, старшей сестрой. Теперь возраст сильно чувствуется. В осанке и этих мелких приметах. С отцом то же самое.

Андрею обрадовалась, как родному. Андрей сначала не понял, опешил даже — дверь распахивается, женщина щурится, принюхивается — ну да, привычка такая у Волков, — а потом вдруг всплескивает руками и кидается Андрею на шею. А Андрей весь залепленный снегом с ног до головы, снег тает и растекается лужей с ботинок.

— Андрюша? Андрюшенька! Живой! — ей-Богу, словно бы сына отыскала потерянного. А для нее почти так, наверно, и есть… Наверно, она думает, что если Андрей возвратился, то и…

Успокаивается. Смущается, ведет на кухню, поить чаем. Кухня эта… Аккуратная по инерции, с того времени, когда Антонина Петровна еще была просто Антониной.

— Значит, сбежал?

— Да.

— Так может…

— Все будет хорошо.

— А то он тебя искал, искал, и вот… — сначала суетилась, переставляла кружки, чайник-заварник, протирала стол тряпкой досуха, потом успокоилась, присела с краешка и уставилась на Андрея как на последнюю свою надежду.

— Теперь я его поищу. Его и еще одну девушку. Только мне нужно кое-что знать. И мне, наверно, Валеркина фотография понадобится.

— Да, конечно.

Быстро уходит, шатаются раздернутые шторки в дверном проеме. Шторки — бамбук нарезной на цепочках, старомодный, внизу погрызенный и измочаленный. Понятно, Валерка маленький жевал. У волчат всегда зубки чешутся. Возвращается скоро с затрепанным бумажным квадратиком "три на четыре", черно-белым, на нем Валерка вид имеет ужасно напряженный, смущенный и задеревеневший перед фотоаппаратом, как перед удавом, готовым вот-вот проглотить.

— А, спасибо. — Спрятал фото в бумажник. — А что по поводу этой истории говорят в клане?

Снова усаживается на краешек табуретки.