Апелляции Дамарис исчерпались, равно как и собственность и банковский счет, и ее переправили в камеру в «Конце пути», просторной новой частной тюрьме в Вегасе. Однако в последнюю минуту пожертвование со стороны неизвестного благотворителя задержало процесс, оплатив опротестование и ее помилования, и решения суда. В обеих апелляциях она просила смерти. Пока они рассматривались, Дамарис перевели в новую, только открывшуюся тюрьму, с максимумом охраны и минимумом удобств, для ожидания решения президента. Тем же утром двадцать художников и писателей, музыкантов и режиссеров по всему миру (все они говорили по‑английски) получили электронный денежный перевод, подтверждение брони на самолет и загадочное приглашение в «главный американский город» для строго секретного двухнедельного «культурного конгресса». Им не следовало говорить кому‑либо о своем отъезде или о цели поездки. Ни один из двадцати приглашенных не ответил отказом. От миллиона отказаться сложно.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Это была не Гомер. Хотя и собака. Или собаки. И слышал я скорее не рычание, а храп.

Звук шел отовсюду, но царила полная темнота. Я поднялся с колен, осторожно пытаясь не ступить обратно в дыру, из которой только что вылез, и зажег фонарь Вергилия.

Бетонный пол. Проволочные клетки в три яруса закрывали стены за исключением узкой двери за моей спиной.

В каждой клетке сидело по собаке. Все спали. Большинство храпело, другие подвывали, некоторые повизгивали.

Я принялся искать Гомер, клетка за клеткой. Луч света ударил в маленького терьера, тот открыл глаза и затявкал. Лай подхватил сосед по клетке, большой сеттер. Все больше и больше собак присоединялось к хору.

Я понимал, что шум переполошит охрану. Поэтому и заторопился, освещая каждую клетку фонарем. Теперь все собаки проснулись, и большая часть лаяла. Во всех клетках сидели собаки, за исключением одной пустой – сильно меня обеспокоившей – и трех у двери, где содержались крошечные «медвежата», недавно вошедшие в моду.

Гомер оказалась в углу, на самом нижнем ярусе в мелкой клетке, помеченной табличкой «Последняя веранда», рядом стояла аптечка со стеклянной дверцей. Черные глаза‑пуговки не открывались.

– Гомер? Она казалась слишком умиротворенной, чтобы ее беспокоить, несмотря на весь шум. На мгновение мне захотелось оставить ее там я закрыть еще одну страницу в своей жизни, страницу о наследстве моего отца (а она щенок щенка его старого пса, которого он оставил нам с мамой). Я протянул пальцы сквозь проволоку и тронул нос, оказавшийся мокрым и теплым. Гомер умирала, и я знал это.

Потом она открыла один глаз, посмотрела на меня и заскулила. Ее глаза изменились, стали большими и карими.

Клетки были заперты. Я вытащил оружие из кармана и использовал его в качестве молотка, чтобы сломать замок. Понадобилось несколько ударов, и все время я шептал:

– Гомер! Давай, девочка! Слышишь меня, старину Шепа?

Она пошевелилась, попыталась встать, но не смогла. Вначале я не понял. Потом вспомнил о «Полужизни». Может, они уже начали применять лекарство?

Я выбил стекло в аптечке рядом с ее клеткой. В отдалении завыла сирена.

На трех бутылочках с таблетками надпись гласила: «Полужизнь».