– У тебя получилось, – сказал он. Казалось, мой успех его удивил.
– Гомер, – представил я. – Вот, держите.
Я вытащил взятые из аптечки два баллончика со спреем из штанов с одной полосой, кинул ему. Полупустой оставил себе. Позже пожалел, что не оставил все три. И пожалел, что не отдал все три Вергилию. Проще говоря, я оставил достаточно, чтобы разрушить свою жизнь, и слишком мало, чтобы ее спасти.
– Спасибо.
– Можно мне на время взять тележку? – спросил я. – Я верну. Вергилий кивнул. Он уже запрокидывал голову и открывал рот, чтобы брызнуть туда из баллончика.
Снаружи похолодало – первая холодная ночь октября. Часы на телефоне показывали почти полночь. Я провел внутри Грейт‑Киллс почти семь часов!
Мои небесно‑голубые брюки с одной полосой намокли от крови. Куппер оставался горячим. Хромая, я потащил Гомер через хилые, поредевшие леса и вернулся на тротуар улицы. Там толкать тележку оказалось несравненно легче. Хотя мы уже вышли к подножию горы, всю дорогу к «Уткам и селезням», где я оставил лектро, пришлось идти вниз. Надеюсь, батареи продержатся.
Гомер лежала в тележке, открыв один большой карий глаз, но ничего не отражалось в ее взгляде, как будто никого не было дома. Только оглядываясь на нее, бледную, как привидение, в тусклом свете улицы, я сразу же прибавлял шагу. Хотя и понятия не имел, что буду делать с ней в «Утках и селезнях» или у Генри. Я просто радовался, что она снова со мной.
Гора нависала над нами словно надгробный камень.
Путь к «Уткам и селезням» лежал мимо дома. На самом деле бар стоял в стороне, на полтора квартала дальше по Кленовой, то есть мне пришлось толкать тележку вверх по холму. Я хромал, в ботинке хлюпала кровь, но мы все равно свернули. Хотелось еще раз посмотреть собственными глазами, в чем дело. Может, я надеялся, что все мне просто приснилось.
Не приснилось. Внутри, как и раньше, я увидел движущиеся тени. Подъезд к дому все еще заполняли лектро с номерными знаками Бюро. Принуждение? Я остановил тележку под деревом, в тени. Вспомнил об оружии у себя в кармане – опасная улика, наверное – и сунул его в тележку, под Гомер. Суматоха разбудила ее, или, может, дом подействовал. Вероятно, она почувствовала, что близко родной очаг, настолько близко, как потом оказалось, насколько она уже больше никогда не подойдет к нему. Гомер открыла один глаз и подняла голову, собираясь завыть, и я бросился бежать, грохоча тележкой. Гомер так и не завыла, но я не остановился до самых «Уток и селезней».
Вывеска сверкала, и внутри горели огни, однако я не зашел. Не хотелось видеть ни Лоу, ни Данте. Проверил лектро. Стрелка застыла на желтом секторе, но пока не собиралась перебираться на красный. Я засунул Гомер на переднее сиденье и положил тележку в багажник.
После полуночи по мосту проехать легко. Нога вновь заболела – все из‑за ходьбы. Из‑за бега. Куппер стал таким горячим, что обжег мне руку. У меня возникло чувство, что ситуация выходит из‑под контроля.
Я осторожно приблизился к дому Генри, высматривая машины Принуждения. Вроде чисто. Генри впустила меня внутрь, не спрашивая «Кто?». Я знал, что лифт определяет присутствие животных, и закрыл сенсор рукой, чтобы закрылись дверцы, – такой уловке я научился от матери. Возможно, единственной. Ботинок вновь наполнился кровью, сочившейся через швы. За мной оставались маленькие красные следы в виде полумесяца. Дверь в квартиру Генри была открыта. Приоткрыта. Свет выключен. Я осторожно вошел, опасаясь ловушки, а потом увидел Генри, одиноко сидящую на кушетке.
– Генри, познакомься с Гомер, – сказал я, закрывая за собой дверь.
Она не ответила. Даже не подняла головы. Она сидела, сложившись пополам, и плакала. Вначале я подумал, что ее подстрелили. |