— Прям, циклон! — махнул рукой злой волшебник. — Этого ихнего циклона жди-дожидайся. То ли дождик, то ли снег, то ли будет, то ли, я извиняюсь, нет. А у тебя, Митя, какие новости?

— В поликлинику сегодня ходил, — рассказывал Митя, размачивая в стакане сушку, — плохое у меня самочувствие. В последнее время совсем силы ослабли, вот что. Ну, пошёл к врачу.

— Прям, много они понимают, врачи, — заметил Градус, отрезая толстый кусок колбасы и запихивая его за щёку. — Я лично сроду к ним не хожу. Простужусь или нервное что-нибудь, сейчас водочки примешь пол-литра, колбаской закусишь, тёплым одеялком накроешься — и порядок. К утру всю болезнь как рукой снимет. А эти ихние пилюли и витамины разные не признаю, и точка.

— Ну что ты, Градус, а ещё культурный! Науку надо уважать: она очень даже полезное значение имеет. Вот сегодня доктор, очень упитанный врач, сразу мне понравился. Он мне прямо сказал: вы, говорит, неправильно питаетесь. Видишь? Первый раз меня увидел, а сразу понял, что и как. Потому что по-научному подошёл. Разве это для меня питание — сушки, да пряники, да борщ вегетарианский! Тьфу! Ни в одной сказке людоед не живёт в таких тяжёлых условиях. Ну вот ты, Градус, скажи: ты хоть раз читал про это?

— Я сроду сказок не читаю! Там всё одно враньё.

— Не читаешь — твоё дело, — сказал сговорчивый Митя.

Он вообще-то был бы неплохим другом, если бы не был людоедом.

— Хочешь, Градус, компота яблочного? — И Митя придвинул гостю кастрюлю. — Тьфу, глаза бы мои на него не глядели, на этот компот! Ешь, тебе понравится: он сладкий.

Они ели компот. Злой волшебник облизывался и причмокивал, а людоед морщился, плевался и предлагал волшебнику добавки. Так они пировали, каждый по-своему.

В это время в дверь позвонили.

— Это ко мне, — сказал людоед Митя.

* * *

Таня летела и летела над городом. Сначала он светился внизу сквозь метель разноцветными огнями, напоминающими огромную ёлку. Огни кружились, зелёные буквы «Цирк» наплывали на синие «Галантерея», потом рассыпались вперемешку с белыми и жёлтыми огнями окон, светофоров, машин.

А потом огни кончились, кончился город и начался загород. За городом зимой пусто, темно и холодно. Стынут дачи, где никто не отдыхает, глухо молчат пустынные пионерлагеря: никто не бегает по дорожкам, не играет в пинг-понг, не пинает футбольный мяч и не опаздывает на зарядку. Всё спит до лета. И от этого зимой за городом грустно.

Таня замахала руками, стала брыкаться — она пробовала приземлиться, но ничего не получалось, Таня всё летела, как какой-нибудь вертолёт. Она подумала, что будет теперь лететь всю жизнь, и как же тогда мама? И Таня снова горько заплакала, как поступил бы всякий на её месте, тем более если темно и никто не видит.

Внизу проплывали чёрные леса и белые поля и неподвижные реки. Лететь было холодно и страшно. Во сне Таня не раз летала. Но летать наяву — совсем другое дело. Тане это занятие решительно не нравилось. Она проголодалась и боялась выронить утюг и держала его крепко-крепко, а от этого рука совсем замёрзла.

Неужели никто не придёт девочке на помощь?

На верхушке чёрной ели Таня увидела косматую серую ворону. Таня обрадовалась вороне, как близкой родственнице: когда никого нет, радуешься хоть кому-нибудь. Ворона вертела головой и спокойно смотрела на Таню, как будто ничего особенного не произошло, и ей, вороне, довольно часто приходилось видеть летающих над лесом шестиклассниц.

Таня вспомнила, как полагается вести себя в сказке, и сказала:

— Ворона-ворона, помоги мне, я тебе пригожусь!

— Бр-рось тр-репаться, — грубо каркнула ворона и отвернулась, — нет у меня вр-ремени тебе помогать.