Благородный лорд, возглавляющий правительство, так ответил мистеру Лейарду, когда тот просил назначить день для его выступления в парламенте по вопросу о реформе: "Пусть почтенный джентльмен сам найдет для себя день". (Позор, позор!)

Так именем богов, всех вместе взятых,

Прошу, скажи: чем Цезарь наш питался,

Что вырос так? *

(Громкие возгласы одобрения.)

Пусть наш Цезарь не посетует, если я осмелюсь обратить эти возвышенные и безмятежные слова к нему самому и сказать: "Милорд, ваш долг позаботиться о том, чтобы ни одному человеку не пришлось самому находить для себя день. (Громкие крики одобрения.) Вы, кто берете на себя власть, стремитесь к ней, ради нее живете, ради нее интригуете, лезете в драку, а дорвавшись до власти, держитесь за нее когтями и зубами, - позаботьтесь о том, чтобы ни одному человеку не пришлось самому находить для себя день". (Громкие возгласы одобрения.) В нашей старой стране с ее миллионами людей, замученных тяжелым трудом, с ее высокими налогами, с ее толпами неграмотных, толпами бедняков, толпами преступников, горе тому дню, который "опасный человек" найдет сам для себя - найдет потому, что глава правительства ее величества не выполнил своего долга, не нашел, пока было время, более светлого, более доброго дня! (Громкие крики.) Назначьте день, милорд, создайте этот день; трудитесь ради дня грядущего, лорд Пальмерстон, и тогда - только тогда История, возможно, найдет день и для вас: день, отмеченный как довольством верного, терпеливого, великодушного английского народа, так и счастьем вашей августейшей госпожи и ее наследников. (Громкие, долго не смолкающие возгласы одобрения.)

РЕЧЬ В ЗАЩИТУ БОЛЬНИЦЫ ДЛЯ ДЕТЕЙ

9 февраля 1858 года *

Леди и джентльмены, одно из моих жизненных правил - не верить людям, когда они говорят мне, что им безразличны дети. Я придерживаюсь этого правила из самых добрых побуждений, ибо знаю, как и все мы знаем, что сердце, в котором действительно не найдется любви к сочувствия к этим маленьким созданиям, - такое сердце вообще недоступно облагораживающему воздействию беззащитной невинности, а значит, являет собою нечто противоестественное и опасное. (Правильно!) Поэтому, когда я слышу такое утверждение, - а это случается, хоть и не часто, - я отметаю его как пустые слова, подсказанные, возможно, модной позой - великосветской апатией, и придаю им не больше значения, чем другой моде, воспринятой в нашем обществе теми, кто устал следовать заветам человеколюбия и всем пресытился. (Возгласы одобрения.)

Я думаю, можно не сомневаться в том, что мы, собравшись здесь ради детей и во имя детей, тем самым доказали, что они нам не безразличны; более того, когда мы здесь расселись, мне стало ясно, что мы и сами еще не вышли из детского возраста и общество наше еще не взрослое, а только младенец. (Смех.) Нам нужно несколько лет, чтобы окрепнуть и немного раздобреть; и тогда эти столы, в которых сейчас ушиты вытачки, можно будет распустить, а эта зала, которая сейчас нам свободна, станет нам в обтяжку. (Возгласы и смех.) Однако же и мы, возможно, уже знаем кое-что об избалованных детях. Я не имею в виду наших собственных избалованных детей, ведь собственные дети никогда не бывают избалованы (смех), я имею в виду надоедливых детей наших добрых знакомых. (Смех.) Мы по опыту знаем, как бывает весело, когда их после обеда приводят в столовую и мы смутно, словно через закопченное стекло, видим: вдали, в конце длинной аллеи из разных десертов, уже маячит фигура домашнего доктора.