Игорь спит, Игорь бдит.

Перевод: «Игорь лежит, Игорь не спит»…[88 - См. ниже в тексте критика его перевод: «Игорь спит и не спит».]

Можно б было и еще столько же привести необъяснимых темнот и бессмыслиц; но довольно и этих, чтоб читатели могли судить, до какой степени можно наслаждаться в целом «Словом о полку Игореве». Тем не менее все темноты и бессмыслицы мы приписываем не «Слову», а рукописи и ее писцу, ибо неестественно допустить бессмыслицы в пьесе, отличающейся смыслом в целом и поэтическими красотами в частностях. Чтоб произнести суд над поэтическим достоинством этой поэмы, нам должно изложить ее содержание.

Автор «Слова» начинает обращением к слушателям, обещая им песню по «былинам своего времени, а не по замышлению Бояню: Боян бо вещий, аще кому хотяше песнь творити, то растекашется мыслию по древу, серым вълком по земли, шизым орлом под облакы». Это указание на Бонна очень любопытно: значит, был человек, прославившийся песнями. Наши литераторы и пииты доброго старого времени (которое, впрочем, очень недавно было еще новым) сделали из Бонна нарицательное имя вроде минстреля, трувера, трубадура, барда и, обрадовавшись этому, начали прославлять процветание богатой русской литературы до XII века. Но из «Слова» ясно видно, что Боян имя собственное, принадлежавшее одному лицу, вероятно, жившему во времена язычества или вскоре по его падении, которое было вместе и падением поэзии, с тех пор ставшей на Руси бесовскою потехою, «пересыпаньем из пустого в порожнее». Частые обращения певца Игорева к Бонну, – обращения, исполненные энтузиазма и благородных поэтических образов, не допускают никакого сомнения в существовании этого Бонна, «соловья старого времени». Конечно, это не был Гомер своего рода, как думал Шишков[89 - Ср.: «…Изречение о Бонне показывает, что Славенский певец сей может быть гремел некогда таковою же славою, как и Греческий Гомер» (Шишков, ч. VII, с. 36–37).], ни даже что-нибудь похожее на творца «Илиады»; но после похвал даровитого автора «Слова» нельзя не сожалеть искренно о том, что время и невежество истребили песни Бонна, который «своя вещиа пръсты на живая струны вскладаше – они же сами князем славу рокотаху».

«Почнем же, братие, повесть сию от старого Владимера до нынешнего Игоря», – говорит певец, – и начинает совсем не с старого Владимира, а прямо с Игоря, «иже истягну умь крепостию своею и поостри сердца своего мужеством, наплънився ратнаго духа, наведе своя храбрые плъки на землю половецькую за землю русскую». Хочу, сказал он своей дружине, переломить с вами, русици, копье на земле половецкой, хочу либо положить свою голову, либо испить шеломом Дону. Не буря занесла соколов чрез поля широкие – то летят стадами галици[9 - галки.] к Дону великому: тебе бы воспеть это, внук Велесов, Боян вещий! Кони ржут за Сулою, гремит слава в Киеве; трубы трубят в Новеграде, веют знамена[10 - В подлиннике: «Стоять стязи в Путивле».] в Путивле; Игорь ждет милого брата Всеволода. И молвил ему буйтур[11 - Буйтур составлено из слов дикий (буй) и вол (тур); по основательному замечанию Шишкова, вероятно, из «буйтура» впоследствии произошло слово «богатырь»[205 - Слово «богатырь» имеет тюркское происхождение.].] Всеволод: «Един ты брат у меня, един свет светлый, о Игорь! оба мы Святославичи! Седлай ты, брате, своих борзых коней, а мои давно готовы для тебя и стоят оседланы у Курска. А куряне мои в метании стрел искусны, под звуком труб они повиты, концем копья вскормлены, пути им ведомы, овраги знаемы, луки у них натянуты, колчаны отворены, сабли изострены; сами скачут, как серые волки в поле, ища себе чести, а князю славы».