И северяне предложили мне объединение. Не то чтобы они не могли победить без меня. Просто со мной это было бы проще, с меньшим количеством потерь. А вот мне это объединение было необходимо. Вся история затевалась ради него. Приложив минимум усилий, я оказывался в доверии у северян, их руками ликвидировал южан, а потом добивал северян изнутри. План был именно такой.

На встречу я пошёл с Кайзером – по привычке, точно нацепив медали. В зале сидел большой Бургуми – грузный старик, глава северян. Ему было лет семьдесят. У него было два сына, которые только и ждали, когда отец загнётся и его империю можно будет распилить на части. Но пока он был жив, его все боялись. И все в его присутствии замирали. Бургуми не любил шума, не любил резких движений, не любил, когда чья-то мысль опережает его собственную. Он был спокойный, хладнокровный. И по его жирной роже ничего было не прочитать. Я сидел перед ним, как мальчик для битья.

Меня предупредили, что он должен начать первым и перебивать его нельзя. Он сам покажет, когда мне дозволено говорить. Он поприветствовал меня, не дав времени для ответного приветствия, и стал излагать условия союза. Они меня вполне устраивали – меня бы любые устроили. И маленький процент от дохода, и слишком большие требования к количеству бойцов. Я всё равно не собирался эти условия соблюдать. Мне просто нужен был союз, нужен был контакт.

Когда он закончил, повисла тишина, и он кивнул мне, мол, говори. Я скромно сказал, что условия меня полностью устраивают. Он кивнул. И в этот момент Кайзер, который всё это время просто сидел у моего кресла, сделал то, чему его учили. Он поднялся, подошёл к ноге Бургуми и нассал на неё. Даже не на угол дивана, не на какую-нибудь вазу, а на ногу человека, расположение которого мне было нужно как воздух. И самое жуткое, что никто не пошевелился, никто ничего не сказал. Ни сам Бургуми, ни его бойцы, ни его сыновья. Собака просто мочилась на жирную ногу, а все замерли и смотрели на это. Кайзер закончил, вернулся и сел у моих ног. Обычно в такой момент я торжествовал, а теперь моё сердце забралось куда-то в горло и билось так, что заглушало внешние звуки.

И тут я понял, что все смотрят на меня. Не на Кайзера, а именно на меня. Не отводя взглядов. Они от меня чего-то хотели. Ждали, что я сделаю. Такая страшная пауза, когда слышишь тишину. Будто воздух ревёт в ушах. И я понял. Я встал, подошёл к одному из телохранителей и протянул руку. Он дал мне пистолет – свой я оставил на входе. То есть они мне доверяли – я с заряженным оружием стоял в двух шагах от Бургуми. Они понимали, что я не такой идиот. Я подошёл к Кайзеру и выстрелил ему в голову. Мозги разбрызгались по ковру. Звук был оглушительный, у меня засвистело в ушах.

Я вернул оружие телохранителю и сел в своё кресло. Бургуми с трудом поднялся – ему помогали два бойца – и вышел из комнаты. Ко мне подошёл средних лет мужчина, правая рука Бургуми, и сказал: сделка закреплена, вечером ждём бойцов. Мне открыли дверь, и я понял, что всё в порядке, можно идти. Кайзер остался лежать там.

И знаешь, я убил много людей. Я не считал, конечно. Пятьдесят семь или сто пятьдесят семь – не знаю. И ни об одной смерти я не жалел, кроме этой. Я много раз думал: а что бы было, если бы я не убил Кайзера. Может, на этот вопрос было два правильных ответа. Может, если бы я пощадил пса, Бургуми точно так же заключил бы сделку. Но я выбрал вариант, который показался мне более надёжным. И вот странно: я ведь ничего не чувствовал к этому псу. Мне было безразлично, если его нет рядом. Он был функцией, и не более того. Но я вспоминаю этот выстрел. Он в моей голове, точно в замедленном воспроизведении – я поднимаю руку, направляю пистолет псу в лоб и нажимаю на спуск. Я не смотрел в его глаза, не знаю, что они выражали – преданность, непонимание или что-то другое, или вообще были пусты.