|
. Правда, поэт избрал эпоху уже выродившегося, умирающего Рима; но, в противоположность христианству, он бы должен был избрать последнего римлянина, который, независимо от всего окружающего его, в своем личном характере, выразил бы – сколько стоистическою жизнию и трагическою смертию, столько же и тоскою по цветущим временам своего отечества – все субстанциальное, все, чем велик был республиканский Рим. Но Олинф г. Майкова только эпикуреец и больше ничего; собственно, он – образ без лица. Другая сторона поэмы – христианская, тоже полна трагического величия, ибо ее альфа и омега – мученичество и смерть за истину; но и она так же слаба и бледна у нашего поэта, как и языческая. Впрочем, вся поэма отличается хорошими, звучными, а иногда и поэтическими стихами, как, например, вот эта пиршественная песня римлян-язычников:
Блестит чертог; горит елей; Ясмин и мирт благоухает; Фонтан, шумя, между огней Златыми брызгами играет. Греми, волшебный гимн пиров! Несите, юноши, плодов И роз и листьев винограда: Венчайте нас! Что в жизни нам? Мы в жертву суждены богам ужасным ада, А жертва пышная в убранствах вертограда — Угоднее богам! Настанет час – воззрим сурово Мы на гремящий жизни пир, Как сей скелет белоголовый, Беглец могил. На звуки флейт и лир Он безответен, гость гробовый! Но он ведь пел, и он любил, И богу гроздий он служил… О други! сыпьте роз Горациева сада По сим белеющим костям, И свежей кистью винограда Венчайте череп – этот храм. Чертог покинутый и сирый, Где обитал животворящий дух Во дни, когда кифара с звонкой лирой Его пленяли чуткий слух, И пил он роз благоуханье, Любил кристалл амфоры золотой, И дев горячие лобзанья, И трепет груди молодой!
Вообще, когда г. Майков выходит из сферы антологической поэзии, его талант как будто слабеет. Доказательством этого может служить маленькая поэмка его «Венера Медпцейская», содержание которой, как можно видеть из самого ее заглавия, относится к сфере классической поэзии. Существует предание, что знаменитая статуя, известная под именем Венеры Медицейской, есть изображение одной римской императрицы. Поэт заставляет ее, выходя из волны, восхищаться собственною красотою —
И вот красавицы надменной Мечта сбылась: перенесло Волшебство кисти вдохновенной[15 - В подлиннике: «Волшебство мысли вдохновенной». |
