Остановимся на этом стихотворении и взглянем на него прежде, чем перейдем к другим. По содержанию – это превосходная пьеса; но форма не везде соответствует своему содержанию, и из-за поэтического, полного жизни и определенности языка местами слышится несвязный лепет не повинующейся слову мысли… Стих: «Что мир ее есть мир пустой и ложный» прозаичен; «И бледный вымысл – красота»: неопределенен и бледен; выражение о Зевсе, «низводящем из длани поток разящей молнии», неверно и в отношении к языку, и в отношении, к поэзии; «Лунный лик так сокровен» ничего не говорит ни уму, ни фантазии читателя, по причине неточности эпитета; «И ты невольно сим явленьям даруешь жизни красоты» – выражено слабо и неопределенно. Последние два стиха в пьесе прекрасны, но не вполне удовлетворительны по мысли: в них слишком много сделано уступки, вместо которой читатель самою пьесою настроен ожидать, что поэт определит и объяснит, почему неодушевленные явления природы производят на него впечатления живых индивидуальных существ, и в ярком образе, замыкающем стихотворение, примирит чисто поэтическое созерцание древних с нашим, на опыте и науке основанным, и все-таки поэтическим созерцанием природы. Но тогда бы эта пьеска была превосходным произведением искусства: так много в ней взмаху и отважного намерения, так много высказано стихами, которые мы оставили без замечаний. Но все это мы говорим мимоходом; главное в этом стихотворении для нас, по намерению нашей статьи, есть то, что исходный пункт поэзии г. Майкова – природа с ее живыми впечатлениями, так сильными, таинственными и обаятельными для юной души, еще не изведавшей другой сферы жизни…

Октава

         Гармонии стиха божественные тайны

         Не думай разгадать по книгам мудрецов:

         У брега сонных вод, один бродя случайно,

         Прислушайся душой к шептанью тростников,

         Дубравы говору; их звук необычайный

         Прочувствуй и пойми… В созвучии стихов

         Невольно с уст твоих размерные октавы

         Польются, звучные, как музыка дубравы (стр. 3).

Искусство

         Срезал себе я тростник у прибережья шумного моря.

         Нем, он забытый лежал в моей хижине бедной.

         Раз увидал его старец прохожий, к ночлегу

         В хижину к нам завернувший. (Он был непонятен,

         Чуден на нашей глухой стороне.) Он обрезал

         Ствол и отверстий наделал, к устам приложил их, —

         И оживленный тростник вдруг исполнился звуком

         Чудным, каким оживлялся порою у моря,

         Если внезапно Зефир, зарябив его воды,

         Трости коснется и звуком наполнит поморье (стр. 63).

Этих двух стихотворений уже никак нельзя сравнить с первым; все недосказанное или неопределенно высказанное в нем явилось в них так полно, так определенно; прекрасное содержание выразилось в них в прекрасных формах, отличающихся виртуозностию отделки.