|
И столько свеч для нас двоих! И я считаю их. 1963 Переселение М. Б. Дверь хлопнула, и вот они вдвоем стоят уже на улице. И ветер их обхватил. И каждый о своем задумался, чтоб вздрогнуть вслед за этим. Канал, деревья замерли на миг. Холодный вечер быстро покрывался их взглядами, а столик между них той темнотой, в которой оказался. Дверь хлопнула, им вынесли шпагат, по дну и задней стенке пропустили и дверцы обмотали наугад, и вышло, что его перекрестили. Потом его приподняли с трудом. Внутри негромко звякнула посуда. И вот, соединенные крестом, они пошли, должно быть, прочь отсюда. Вдвоем, ни слова вслух не говоря. Они пошли. И тени их мешались. Вперед. От фонаря до фонаря. И оба уменьшались, уменьшались. октябрь 1963 x x x X. В. Горенко В деревянном доме, в ночи беззащитность сродни отрешенью, обе прячутся в пламя свечи, чтобы сделаться тотчас мишенью. Страх растет на глазах, и окно застилает, как туча в июле, сократив световое пятно до размеров отверстия пули. Тишина на участке, темно, и молчанье не знает по году, то ли ужас питает оно, то ли сердцу внушает свободу. осень 1963 В замерзшем песке Трехцветных птичек голоса, -- хотя с нагих ветвей глядит зима во все глаза, хотя земля светлей холмов небесных, в чьих кустах совсем ни звука нет, -- слышны отчетливей, чем страх ревизии примет. На волнах пляшет акробат, сбивая мель с пути. Все трубы зимние трубят, но флейты не найти. И гребень падает, бежит; сраженный красотой, кустарник сучьями шуршит, а нужен козодой. Вот так и слышишь пенье птиц, когда трещит мороз, не видя их упрямых лиц. Кого, кого? (Вопрос.) Не видя глаз, в которых власть любви должна прочесть не жажду, нет, но страсть, но страсть остаться мерзнуть здесь. |
