|
"Не дашь ли ты мне яблока?" "Я дам, но понять тебе лисичек не дано". "Лисички -- это, знаешь, полигамно. Вот! Я тебя разделал под орех! Есть горечь в горчаковской укоризне!" "Зачем ты говоришь, что это грех? Грех -- то, что наказуемо при жизни. А как накажешь, если стрелы всех страданий жизни собрались, как в призме, в моей груди? Мне мнится без помех грядущее". "Мы, стало быть, на тризне присутствуем?" "И, стало быть, мой смех сегодня говорит об оптимизме". "А Страшный Суд?" "А он -- движенье вспять, в воспоминанья. Как в кинокартине. Да что там Апокалипсис! Лишь пять, пять месяцев в какой-нибудь пустыне. А я пол-жизни протрубил и спать с лисичками мне хочется отныне. Я помню то, куда мне отступать от Огненного Ангела Твердыни..." "Боль сокрушит гордыню". "Ни на пядь; боль напитала дерево гордыни". "Ты, значит, не боишься темноты?" "В ней есть ориентиры". "Поклянись мне". "И я с ориентирами на ты. Полно ориентиров, только свистни". "Находчивость -- источник суеты". "Я не уверен в этом афоризме. Душа не ощущает тесноты". "Ты думаешь? А в мертвом организме?" "Я думаю, душа за время жизни приобретает смертные черты". III. Горбунов в ночи "Больница. Ночь. Враждебная среда... Все это не трагедия... К тому же и приговоры Страшного Суда тем легче для души моей, чем хуже ей было во плоти моей... Всегда, когда мне скверно, думаю, что ту же боль вынесу вторично без труда. Так мальчика прослеживают в муже... Лисички занесли меня сюда. А то, что с ними связано, снаружи. Они теперь мне снятся. А жена не снится мне. И правильно. Где тонко, там рвется. Эта мысль не лишена... Я сделал ей намернно ребенка. Я думал, что останется она. Хоть это -- психология подонка. Но, видимо, добрался я до дна. Не знаю, как душа, а перепонка цела. Я слышу шелест полотна. Поет в зубах Бабанова гребенка... Я голос чей-то слышу в тишине. Но в нем с галлюцинациями слуха нет общего: давление на дне -- давление безвредное для уха. |
