|
Оно, отмеченное клеймом взгляда со стороны, им не закабалено. В облике буквы "в" явно дает гастроль восьмерка -- родная дочь бесконечности, столь свойственной синеве, склянке чернил и проч. Как форме, волне чужды ромб, треугольник, куб, всяческие углы. В этом -- прелесть воды. В ней есть нечто от губ с пеною вдоль скулы. Склонностью пренебречь смыслом, чья глубина буквальна, морская даль напоминает речь, рваные письмена, некоторым -- скрижаль. Именно потому, узнавая в ней свой почерк, певцы поют рыхлую бахрому -- связки голосовой или зрачка приют. Заговори сама, волна могла бы свести слушателя своего в одночасье с ума, сказав ему: "я, прости, не от мира сего". Это, сдается мне, было бы правдой. Сей -- удерживаем рукой; в нем можно зайти к родне, посмотреть Колизей, произнести "на кой?". Иначе с волной, чей шум, смахивающий на "ура", -- шум, сумевший вобрать "завтра", "сейчас", "вчера", идущий из царства сумм, -- не занести в тетрадь. Там, где прошлое плюс будущее вдвоем бьют баклуши, творя настоящее, вкус диктует массам объем. И отсюда -- моря. Скорость по кличке "свет", белый карлик, квазар напоминают нерях; то есть пожар, базар. Материя же -- эстет, и ей лучше в морях. Любое из них -- скорей слепок времени, чем смесь катастрофы и радости для ноздрей, или -- пир диадем, где за столом -- свои. Собой превращая две трети планеты в дно, море -- не лицедей. Вещью на букву "в" оно говорит: оно -- место не для людей. Тем более если три четверти. |
