|
Для волны суша -- лишь эпизод, а для рыбы внутри -- хуже глухой стены: тот свет, кислород, азот. При расшифровке "вода", обнажив свою суть, даст в профиль или в анфас "бесконечность-о-да"; то есть, что мир отнюдь создан не ради нас. Не есть ли вообще тоска по вечности и т. д., по ангельскому крылу -- инерция косяка, в родной для него среде уткнувшегося в скалу? И не есть ли Земля только посуда? Род пиалы? И не есть ли мы, пашущие поля, танцующие фокстрот, разновидность каймы? Звезды кивнут: ага, бордюр, оторочка, вязь жизней, которых счет зрения отродясь от громокипящих га моря не отвлечет. Им виднее, как знать. В сущности, их накал в космосе объясним недостатком зеркал; это легче понять, чем примириться с ним. Но и моря, в свой черед, обращены лицом вовсе не к нам, но вверх, ценя их, наоборот, как выдуманной слепцом азбуки фейерверк. Оказываясь в западне или же когда мы никому не нужны, мы видим моря вовне, больше беря взаймы, чем наяву должны. В облике многих вод, бегущих на нас, рябя, встающих там на дыбы, мнится свобода от всего, от самих себя, не говоря -- судьбы. Если вообще она существует -- и спор об этом сильней в глуши -- она не одушевлена, так как морской простор шире, чем ширь души. Сворачивая шапито, грустно думать о том, что бывшее, скажем, мной, воздух хватая ртом, превратившись в ничто, не сделается волной. Но ежели вы чуть-чуть мизантроп, лиходей, то вам, подтянув кушак, приятно, подставив ей, этой свободе, грудь, сделать к ней лишний шаг. 1994 * Опубликовано в сб. |
