И мрак небес, и гром, и черный вал,

         Любил встречать я думою суровой,

          И свисту бурь, под молнией багровой,

         Внимать, как муж, отважный и готовый

         Испить до дна губительный фиал…

         И погрузясь в преступные сомненья

         О цели бытия,

         Я трепетал, чтоб истина меня,

         Как яркий луч, внезапно осеня,

         Не извлекла из тьмы ожесточенья.

         Мне страшен был великий переход

         От дерзких дум до света провиденья;

         Я избегал невинного творенья,

         Которое б могло из сожаленья

         Моей душе дать выспренний полет; —

         И вдруг оно, как ангел благодатный…

         О, нет! – как дух карающий и злой, —

         Светлее дня явилось предо мной,

         С улыбкой роз, пылающих весной,

         На мураве долины ароматной!..

         Явилось… все исчезло для меня:

         Я позабыл, в мучительной невзгоде,

         Мою любовь и ненависть к природе,

         Безумный пыл к утраченной свободе,

         И все, чем жил, дышал доселе я…

         В ее очах, алмазных и приветных,

         Увидел я, с невольным торжеством,

         Земной эдем!.. Как будто существом

         Других миров – как будто божеством

         Исполнен был в мечтаниях заветных.

         И дева-рай, и дева-красота

         Лила мне в грудь невыразимым взором

         Невинную любовь, с таинственным укором,

         И пела в ней душа небесным хором:

         «Люби меня! – И в очи и в уста

         Лобзай меня, певец осиротелый,

         Как мотылек лилею поутру!

         Люби меня, как милую сестру, —

         И снова я и к небу, и к добру

         Направлю твой рассудок омертвелый!..»

И что ж? Совершилось ли возрождение – этот великий акт любви? и святая власть женственного существа победила ли ожесточенную мужскую твердость? – Нет! Поэт не воскрес, а только пошевелился в гробе своего отчаяния: солнечный луч поздно упал на поблекший цвет его души… Остальная половина этого стихотворения, или, лучше сказать, этой поэтической исповеди, отличается тою хаотическою неопределенностью, в какую погрузило душу поэта его полувозрождение: и как ничего положительного не могло выйти из нового состояния души поэта, так ничего не вышло и из стихотворения, в котором он силился его выразить.