|
.»
И что ж? Совершилось ли возрождение – этот великий акт любви? и святая власть женственного существа победила ли ожесточенную мужскую твердость? – Нет! Поэт не воскрес, а только пошевелился в гробе своего отчаяния: солнечный луч поздно упал на поблекший цвет его души… Остальная половина этого стихотворения, или, лучше сказать, этой поэтической исповеди, отличается тою хаотическою неопределенностью, в какую погрузило душу поэта его полувозрождение: и как ничего положительного не могло выйти из нового состояния души поэта, так ничего не вышло и из стихотворения, в котором он силился его выразить. Эта неопределенность отразилась и на стихах: стих, доселе поэтический, даже крепкий и сжатый, становится прозаическим, вялым и растянутым и только местами сверкает прежним огнем, как угасающий волкан; целые куплеты ничего не заключают в себе, кроме слов, в которых видно одно тщетное усилие что-то сказать. И потому мы представим конец пьесы в сокращении:
Напрасно я мой гений горделивый, Мой злобный рок на помощь призывал; Со мною он, как друг (?) изнемогал, Как слабый враг пред мощным трепетал, — И я в цепях пред девою стыдливой! В цепях!.. Творец! бессильное дитя Играет мной по воле безотчетной, Казнит меня с улыбкой беззаботной — И я, как раб, влачусь за ним охотно, Всю жизнь мою страданью посвятя!..
Затем, бог знает почему, поэт спрашивает дурными стихами о ней: кто она и где тот, «кто девы молодой вопьет в себя невинное дыханье?»
Гроза и гром! ужель мои уста Произнесут убийственное слово? Ужели все в подсолнечной готово Лишить меня прекрасного земного?.. Так, я лишен, лишен – и навсегда!.. Кто видел терн колючий и бесплодный, И рядом с ним роскошный виноград? Когда ж и где равно их оценят, И на одной гряде соединят?.. Цветет ли мирт в Лапландии холодной? Вот жребий мой! Благие небеса! Быть может, я достоин наказанья; Но – я с душой – могу ли без роптанья Сносить мои жестокие страданья? Забуду ль вас, о черные глаза?
Далее поэт вспоминает те бесценные мгновения, когда, и при луне, и при солнце, беседовал он тихо с милою девою или бродил с нею между гробами —
…с унылыми мечтами, И вечный сон, над мирными крестами, И смерть, и жизнь летали перед нами, И я искал покоя мертвецов!
Вспоминает, как он заставал прекрасную в слезах над «Элоизою»,
Иль затая дыханье на устах, Во тьме ночей стерег ее в волнах, — Где, иногда, под сумрачною ризой, Бела, как снег, – волшебные красы, Она струям зеркальным предавала, И между тем стыдливо обнажала И грудь и стан – и ветром развевало И флер ее, и черные власы… Смертельный яд любви неотразимой Меня терзал и медленно губил; Мне снова мир, как прежде, опостыл… Быть может… нет! мой час уже пробил, Ужасный час, ничем неотразимый
