– Ну что, Вацлав Адамович, приступим помолясь, – пригласил я ассистента, когда анестезистка дала наркоз, и мы все дружно перекрестились. – Надеюсь, успеем. Вы только запоминайте все, статью не мне писать.

Разрез у нас простой, по пятому межреберью. И нечего считать, вон, ориентир есть – сосок. Начинаем от края грудины и, не стесняясь, ведем до передней подмышечной линии. Нам тут нужен широкий доступ, а шрамы… говорят, украшают мужчину. Хотя по лицу этого Жигана не скажешь. Образина еще та… Ладно, главное, чтобы живым остался.

Кожа сначала, сосудики перевязали, теперь мышцы… плевра… Готово. Ранорасширитель ставим рукояткой к подмышке, мешаться не будет. Края разводим – и вот оно, искомое! Лезвие торчит в сердце, не ошиблись. Да и трудно в таком месте во что то другое попасть.

– Рассекаем перикард, господин Моровский, – показал я скальпелем. – Диафрагмальный нерв видите?

– Д да, – промычал граф.

– Три вдоха, глубоких, полной грудью! Быстро! Готов?

– Никто… – прошептал ассистент.

– Пафос потом, – оборвал я его. – Некогда сейчас, работаем! Разрез перикарда параллельно нерву. – Я рассказывал и резал. – Тут у нас ожидаемо имеется кровь. Сушим! Обратите внимание, как нож шевелится при сердцебиении!

Зрелище было еще то! Народ в операционной конкретно так побледнел. Зато фотограф Вика щелкала кадр за кадром для истории. А я и не догадался.

– Лезвие в левом желудочке, рана примерно три сантиметра. Готовим четыре… нет, лучше пять круглых иголок с нитью! – скомандовал я Давыдовой. – Сейчас все будем делать очень быстро. Все поняли?

Про операцию я только читал. Много раз. Технически ничего сложного. В Великую Отечественную простые врачи в медсанбатах ушивали ранения миокарда, и процедура чем то выдающимся не считалась. Поэтому, наверное, у меня никаких сомнений сейчас не было. Просто сделаю – и все. Выживет? Хорошо. Ну а нет, так нет. Все, как говорится, в руке Божьей.

– Салфетку, – протянул я руку, и искомое оказалось там в тот же миг.

Рукоятку обмотали сверху, конечно, нечего нам над операционным полем грязь сыпать. Но лишнее не помешает.

– Так, внимание. Я тяну лезвие, вы, – кивнул Моровскому, – зажимаете рану. Здесь и здесь, – показал я. – И в моей правой руке уже иглодержатель, а в левой – пинцет. Поняли? Давайте!!! Так… На рану три шва… Смотрите, Вацлав Адамович, чтобы эндокард не вовлекать. Затягиваем в диастоле… Все! Контроль!

– Сухо, – отозвался ассистент.

– Ставим дренаж в перикард… накладываем на него редкие швы… Не частить, господин Моровский! Андрей Германович, готовимся устанавливать дренаж по Бюлау! Показатели!

– Давление девяносто на пятьдесят, пульс сто двадцать, – доложил Малышев.

– Господа, поздравляю всех с успешной операцией. Ушивайте рану, Вацлав Адамович. Стул мне дайте, что то устал я.

А все таки здоровый мужик этот Жиган, метра два, небось. Кулаки, наверное, как голова моя. Лицо простое, не злое. Из крестьян, что ли? Кто ж его так? Известное дело, позарились на заработок или на вещи. Ох, Господи, дай силы изменить, что я могу, дай мужество и душевный покой принять то, что изменить не в силах, и мудрость отличить одно от другого…

Премию, что ли, выписать участникам? Первый раз ведь в истории, тут граф прав был. И Вика кстати со своим фотоаппаратом, сейчас всей операционной бригадой вместе с ножом…

* * *

Не иначе как в ознаменование столь выдающегося события нас порадовали грядущим посещением высочайшего лица.