Хрунов здесь, наверное, свой человек. По крайней мере в дверь не стучал, и знал, что открыто.

А в квартире у Блюдникова пахло смертью. Не разложением, нет, именно смертью. Попадаешь в такой дом, и сразу понятно – похороны очень скоро. И давит это… весьма. Околоточный провел меня через пустую прихожую в спальню.

От здоровенного пристава осталась едва ли половина. Кожа, серо желтая с синюшным оттенком, висела на нем, будто совсем недавно из организма выпустили воздух. Глаза впали, помутнели. Даже волосы, густые и лежащие на голове красивой волной, сейчас висели тусклыми клочьями.

Стоило мне войти, его тут же вывернуло противно пахнущей жижей цвета мясных помоев. Сиделка вовремя подставила таз, и аккуратно вытерла губы больному.

– Здравствуйте, Емельян Алексеевич, – поздоровался я. – Воды подать? – я подал ему стакан, стоявший на столе.

– Какое тут здоровье, Евгений Александрович, – прохрипел он. – Конец наступает. Спасибо, что пришел. Извини, что потревожил.

Утешать его не стал. Мне кажется, что человек заслуживает правды, особенно когда жизнь заканчивается. Зачем его обманывать? Ему что, легче станет, если я набрешу, что еще не все потеряно, вот только надо сейчас пару волшебных таблеточек и пять капельниц? Как по мне, лучше просто общаться. Хотя бы из уважения к себе.

Сиделка аккуратно протиснулась мимо меня, унесла таз мыть. Ухаживают за приставом, чисто всё, постель меняют, моют. Молодцы, что могут сделать – делают.

– Здравствуйте, – произнес женский голос у меня за спиной. Усталый, а потому крайне бедный на эмоции.

– Баталов, Евгений Александрович, – представился я.

Жена, точно. Лет сорока, не очень высокая, мужу по плечо, наверное. Выражение лица властное, но это маска, прижившаяся за годы управления хозяйством. А взгляд растерянный. Будто потеряла все ориентиры, и не знает, куда дальше двигаться. Хотя почему «будто»? Вон, главный стержень, лежит, доживает последние часы. На что существовать будет? Понятно, что не с пустыми карманами пристав семью оставляет, но дохода уже не предвидится, только наоборот. Пенсия будет, конечно, Блюдников выслужил положенный срок. Но это совсем не то.

– Ольга Ильинична, супруга Емельяна Алексеевича, – назвав себя, она будто решилась на что то, чего боялась, набрала воздуха, и выпалила: – Вы же можете ему помочь? Хоть что то? Он так мучается!

При этом она смотрела почему то не на меня, а на мужа, будто боялась, что он не даст ей говорить. Но если бы и хотел, не смог – вернувшаяся сиделка в последний момент успела подставить емкость, в которую пристав изверг очередную порцию рвоты. Да, чуть чуть, миллилитров сто, но судя по темпам, осталось уже немного.

– Да, я готов. Мы отвезем вашего мужа в больницу, там я попытаюсь остановить кровотечение и уменьшить испытываемые им страдания.

– А меня спрашивать не надо? – на этот рык Блюдников, наверное, потратил почти все оставшиеся силы. – Никуда я не поеду! Один хер помру, так дайте сделать это в своей постели! Сколько мне осталось, Евгений Александрович? Скажи этой клуше, поможет твое лечение?

Я тяжело вздохнул:

– Осталось немного. И лечение вряд ли сейчас будет эффективным…

Я ждал слез – большинство женщин реагируют именно так. Не угадал. Наверное, всё уже выплакала, и устала ждать финала не меньше, чем муж. Только кивнула и молча вышла из комнаты.

– Нет сил противиться… – тихо сказал, почти простонал пристав. – Это она настояла… Я бы… Жить хочется, только не так… Правду ты тогда говорил – сегодня так хреново, что дальше некуда, а назавтра еще хуже… Иди, Евгений Александрович…

Жалко его, но итог, увы, закономерен. Если от печени ничего не осталось, то расторопша уже помогает не очень.