— И каковы эти детали? — спросил я.

Вместо ответа г-н Холберг продолжил:

— И, наконец, последнее, — теперь уже он остановился и взглянул на меня. — Макс Ландау был убит орудием с узким и коротким лезвием. Это не обычный нож, не кинжал. Скорее, нечто вроде медицинского ланцета. Правда, сей факт не является прямым подтверждением сказанного мною относительно немцев. Но в совокупности… Нет, господина Ландау убили не эсэсовцы.

— В антракте, после того, как прозвучал монолог Шейлока, — сказал я, — комендант что-то сказал Шефтелю. И тот сразу вышел. Я думаю, комендант отдал ему какое-то распоряжение насчет господина Ландау.

— Но, наверное, не распоряжение убить режиссера, — заметил г-н Холберг. — В антракте — но ведь после этого господин Ландау вновь появился на сцене и спектакль благополучно был доведен до конца, разве нет? Хотя, разумеется, кто-то из Юденрата мог подумать то же самое, что подумали вы — я имею в виду, решить, будто коменданта могла оскорбить выходка актера. Тем более, вы правы, мы не знаем, что именно приказал комендант господину Шефтелю и о чем тот беседовал с Ландау… Собственно, мы даже не знаем, виделся ли он с ним, ведь это — только ваше предположение, доктор, не так ли? Вполне логичное предположение, конечно… Да, так вот, некто из Юденрата — не обязательно председатель — испугался, как бы комендант Заукель не выместил свое недовольство на всем гетто, и он поторопился решить проблему быстрым у радикальным способом… Маловероятно, но возможно. Вот только почему выбрано такое странное орудие убийства?

Неожиданная мысль повергла меня в изумление, граничившее с ужасом.

— Шкаф… — пробормотал я. — Шкаф доктора Красовски… Боже мой…

— И что от него хотели те женщины? — спросил г-н Холберг, словно не слыша меня. — Кстати, вы обратили внимание? Жены господина Ландау не было ни в зале, ни за кулисами. И в гримерной мужа мы ее не видели… Впрочем, это не значит, что ее там не было. Чуть раньше. Как вы полагаете, доктор Вайсфельд?

Я замешкался с ответом: мне не давала покоя картина, стоявшая перед глазами — доктор Красовски, стоя у двери, сообщает о том, что забыл запереть свой кабинет. По счастью г-н Холберг не обратил внимания на мое замешательство. Еще через несколько минут мы наконец добрались до дома, чердак которого служил мне жилищем.

— Здесь, — сказал я. — Будьте осторожны — лестница очень ветхая, особенно перила.

В первом этаже располагались пять комнат — четыре анфиладой, и одна — в углу. Анфиладные комнаты, ветхие и темные, занимали несколько десятков стариков, мучавшихся бессонницей, но при этом почти никогда не покидавших сырых барачных помещений — за исключением трех обязательных ежедневных походов к кухонному блоку. Я познакомился с ними, только когда сам оказался в положении неработающего. До того у меня не было ни желания, ни возможности общаться с соседями. Угловую комнату, более ухоженную и менее сырую, занимал капо нашего и двух соседних домов, некто Айзек Грановски, имевший обыкновение беседовать со мной по утрам, во время утреннего туалета. Собственно, беседа была, в действительности, монологом: я умывался из дворового умывальника, а капо стоял рядом и делился со мною взглядами на жизнь в Брокенвальде. Чердак же мне достался почти случайно — председатель Юденрата, определив меня на работу в медицинский барак, посоветовал подыскать помещение поближе, и полицейский — тот самый, которого мы встретили сегодня — отвел меня в этот дом, познакомил с господином Грановски, а уже господин Грановски предложил разместиться на чердаке.