— Что, разобрало? А мне захотелось минеральной. Но почему наша команда так бездарно играет?

— Мы уже говорили об этом, ей недостает волевых качеств.

Гул голосов плавал в табачном дыму над столиками, смешиваясь с джазом, который канючил что-то невыразимо томное. Но шум не мешал Мазину. Ему казалось, что их накрыли звуконепроницаемым колпаком.

— Чего не скажешь о Тихомирове.

— Но ведь это большой риск! Могла рухнуть вся карьера!

— А кто мог его разоблачить?

— Инна Константиновна.

— Меньше всего. Она искусствовед и не понимает в генетике.

— Зато другие понимают.

— Другие ничего не знали. И судя по тому, что тетрадка находилась у Антона и после разрыва с Инной, никогда бы не узнали.

— Вы думаете, он ее просто положил в карман и ушел?

— Не знаю.

— Разве вы не говорили об этом с Инной Константиновной?

— Нет.

— И ни с кем другим?

— Вы первый.

— Почему?

— Почему с вами или почему ни с кем?

Мазин не успел ответить.

— Почему с вами — я уже старался объяснить. И потому же ни с кем. С вами потому, что нужно же кому-то сказать. Достоевщина. Карамазовщина. А ни с кем — потому что зачем? Зачем?

Рождественский расстегнул пуговицу шерстяной рубашки:

— Зачем вторгаться с зубовным скрежетом в приличную элегию? Все скорбят — зачем же портить удовольствие? Кому нужны непристойные разоблачения?

— Я говорю серьезно, Игорь Анатольевич!

— Серьезно? Да. Конечно, Инна. Вы говорите о ней?

— И о ней.

— Жалко. Мне ее жалко. Она сама по себе. Ее это не утешит. Наоборот. Оскорбит.

— И еще потому, что вы спортсмен?

— Не понимаю.

— Нельзя бить лежачего, а тем более…

— Да. Мне, как нашей команде, не хватает волевых качеств. Кстати, тот гол на последней минуте все-таки можно было забить.

— Мокрое поле.

— Тяжелый мяч.

— А наследие Кротова? Об этом вы думали? Это же не ваше личное дело.

— Наследие? Оно стало достоянием науки. Ведь диссертация осталась. Это главное. "Сочтемся славою".

— С вором?

— Зачем так прямолинейно? Нельзя быть моралистом, если защита морали — профессия!

— Об этом в другой раз. Вы уверены, что Инна Константиновна ничего не знала?

— Уверен. Отец был для нее человеком на пьедестале. Его она бы не уступила.

— Значит, возможны два варианта. Первый. Тихомиров знакомится с кротовскими записями в доме Инны Константиновны, а потом просто похищает тетрадку.

— Одну. Самую нужную. Их было несколько.

— Хорошо. Пусть одну. Это упрощает задачу технически. Второй вариант. Он берет тетрадку вполне легально, с разрешения Инны Константиновны, и не возвращает ее. Говорит, что там нет ничего интересного, например. Ведь она не могла его проверить. Что вы скажете об этих вариантах?

— Один из них подходит, наверно. Но вы, я вижу, из сферы моральной переходите в сферу криминальную. Это условный рефлекс? Я предупредил вас, что к смерти Антона все, что я говорю, не имеет никакого отношения.

— Как знать! Скажите, Игорь Анатольевич, а не могла эта тетрадка попасть вам в руки до гибели Тихомирова?

— Не понимаю.

— Вы нашли ее после его смерти?

— Я сказал.

— Конечно. Но разрешите еще один вопрос.

— Пожалуйста!

— Что бы вы сделали — предположим невероятное, — если б эта тетрадка попала вам в руки все-таки до смерти Тихомирова?

— А вы правда в отпуске?

— Правда.