Так какой же мошенник, прохвост и злодей

         Окормил вас бесстыдной трусливой дурью?

         Нынче ж в ночь вы должны оседлать лошадей

         И попасть до рассвета со мною в Гурьев.

Крямин

         О смешной, о смешной, о смешной Емельян!

         Ты все такой же сумасбродный, слепой и вкрадчивый;

         Расплескалась удаль твоя по полям,

         Не вскипеть тебе больше ни в какой азиатчине.

         Знаем мы, знаем твой монгольский народ,

         Нам ли храбрость его неизвестна?

         Кто же первый, кто первый, как не этот сброд

         Под Самарой ударился в бегство?

         Как всегда, как всегда, эта дикая гнусь

         Выбирала для жертвы самых слабых и меньших,

         Только б грабить и жечь ей пограничную Русь

         Да привязывать к седлам добычей женщин.

         Ей всегда был приятней набег и разбой,

         Чем суровые походы с житейской хмурью.

         . . . . . . . . . . . . . . . . .

         Нет, мы больше не можем идти за тобой,

         Не хотим мы ни в Азию, ни на Каспий, ни в Гурьев.

Пугачев

         Боже мой, что я слышу?

         Казак, замолчи!

         Я заткну твою глотку ножом иль выстрелом…

         Неужели и вправду отзвенели мечи?

         Неужель это плата за все, что я выстрадал?

         Нет, нет, нет, не поверю, не может быть!

         Не на то вы взрастали в степных станицах,

         Никакие угрозы суровой судьбы

         Не должны вас заставить смириться.

         Вы должны разжигать еще больше тот взвой,

         Когда ветер метелями с наших стран дул…

         Смело ж к Каспию! Смело за мной!

         Эй вы, сотники, слушать команду!

Крямин

         Нет! Мы больше не слуги тебе!

         Нас не взманит твое сумасбродство.

         Не хотим мы в ненужной и глупой борьбе

         Лечь, как толпы других, по погостам.

         Есть у сердца невзгоды и тайный страх

         От кровавых раздоров и стонов.