Элизабет застонала.

    – Радуйся, маленькая дикарка, – сказал Альбрехт, – сегодня ночью в шелках удовольствия ты будешь танцевать танец цепей для кассарских воинов.

    Девушка отвернулась, вздрогнув. Она страдальчески вскрикнула.

    – Тихо, – сказал Камчак.

    Элизабет затихла и, борясь с слезами, молча лежала, ожидая, когда её освободят.

    Я срезал ремни с её запястий и лодыжек.

    – Я старалась, – сказала она мне со слезами на глазах, – я старалась.

    – Некоторые девушки, – сказал я ей, – бегали от бола более чем сотни раз. Они специально тренировались.

    – Сдаешься? – спросил Камчака Конрад.

    – Нет, – сказал Камчак, – ещё мой второй всадник должен участвовать.

    – Он даже не из народов фургонов, – сказал Конрад.

    – Все равно он будет участвовать.

    – Он не сделает это быстрее чем за двадцать пять ударов.

    Камчак пожал плечами. Я знал, что двадцать пять было замечательным временем. Альбрехт был великолепным наездником и опытным в этом спорте, хотя на этот раз его жертвой была только всего-навсего нетренированная рабыня, девушка, ни разу до того не бегавшая от бола.

    – В круг, – сказал Альбрехт другой кассарской девушке.

    Она была прекрасна.

    Она быстро вошла в круг, глубоко дыша, высоко держа голову.

    Она выглядела умной.

    У неё были черные волосы.

    Я заметил, что её лодыжки были чуть мощнее, чем признано желательным для рабыни. Они, должно быть, много раз выдерживали тяжесть её тела в быстрых поворотах и прыжках. Я пожалел, что не видел, как она бегает, потому что большинство девушек имеют свою манеру бега; если ты её уже видел несколько раз, скорость и уловки можно предвидеть. До того, как она вошла в круг, я видел, как она разминалась неподалеку – она немного пробежалась, расслабляя ноги, ускоряя кровь.

    Я понял, что она опытная соперница.

    – Если ты выиграешь для нас, – сказал ей Альбрехт, улыбаясь с седла каийлы, – этой ночью тебе дадут серебряный браслет и пять ярдов алого шелка.

    – Я выиграю для тебя, господин.

    Мне показалось, что она была чуть высокомерна для рабыни.

    Альбрехт оглянулся на меня.

    – Эта рабыня, – сказал он, – ни разу не была пленена ранее чем за тридцать два удара.

    Я заметил, как что-то дрогнуло в глазах Камчака, казавшегося безучастным.

    – Она великолепная бегунья, – сказал он только.

    Девушка рассмеялась.

    Она посмотрела на меня с презрением, хотя и был на ней надет тарианский ошейник; хотя и носила она кольцо в носу; хотя и была она клейменая рабыня, одетая в кейджер.

    – Пари, – сказала она, – что я добегу до копья.

    Это разозлило меня. Более того, я не мог не заметить, что хотя она была рабыней, а я свободным человеком, она не обратилась ко мне, как того требовал обычай, как к господину. Мне было безразлично это обращение, но оскорбление меня задело. Наглая девка.

    – Пари, что нет, – сказал я.