Гид пустился в путаные объяснения, из которых я в конце концов уразумел, что он охотно оставил бы меня в покое и поработал у себя в саду, но боится потерять полагающуюся от фирмы плату. Тогда мы с ним условились, что у ручья расстанемся, а потом, к обеду, вместе вернемся в отель. С этого дня мы оба почувствовали себя, как школьники на каникулах. Бедуин полол траву на своем запущенном участке, а я бродил по окрестностям один. Однако к танцовщицам он меня все же свел.

Уже давно стемнело, когда мы вышли из отеля и шагов через двадцать оказались на главной улице. Собственно, я не уверен, что на главной, потому что все улицы тут были одинаково узкие и пыльные, но я счел ее главной потому, что именно здесь находились две кофейни — одна ветхая, покосившаяся, другая с претензией на роскошь, ибо на фасаде сверкала неоновая вывеска, а над полкой с бутылками светилась длинная неоновая лампа.

Я думал, что представление состоится в одной из кофеен — других заведений, насколько мне было известно, тут не существовало. Но бедуин равнодушно миновал обе кофейни и остановился лишь метрах в ста от них перед неосвещенным, необитаемым на вид строением. Он громко постучал своим посохом, дверь слегка приоткрылась, и оттуда высунула голову толстуха, похожая на сводню.

— Входите, — пригласил меня гид, указывая на темный вход.

«Если они надумали меня укокошить, это произойдет здесь», — мелькнуло у меня в голове, когда я, спотыкаясь, подымался по лестнице. Сводня толкнула какую-то дверь, и в глаза ударил ослепительный свет. Перед нами открылось прекрасно освещенное помещение с низкими диванами, на стенах — яркие ковры.

— Я удаляюсь, — объявил бедуин.

— Ни в коем случае, — воспротивился я.

— Коран запрещает мне смотреть…

— А вы не смотрите…

— Да, так, пожалуй, можно… — поколебавшись, согласился он. — Это идея…

Сводня усадила нас на диван, и вскоре в комнату донеслась странная мелодия, напоминавшая турецкую народную песню — маане… Минутой позже появились один за другим сами музыканты, разместившиеся почему-то в самом дальнем углу, хотя диванов тут было предостаточно.

Затем пришла очередь танцовщиц. Эти милые девушки, сначала плотно упакованные в разноцветные шальвары и множество вуалей, затем явили себя в костюме Евы. Арабский вариант стриптиза, причем специфика его ограничивалась гимнастикой живота и нескончаемой продолжительностью.

— Скажи им, чтобы не переутомлялись, — спустя какое-то время шепнул я бедуину, который на протяжении всего представления сидел лицом к стене. — С меня хватит.

— Достаточно, — передал шейх сводне.

Но она придерживалась иного мнения и уведомила, что наверху меня ждет ужин в обществе тех же миловидных танцовщиц.

— Я устал, — пробормотал я. — В другой раз.

— А у нас есть отличное средство от усталости. Выпьете мятного чаю и мгновенно оживете.

— Если вы не подыметесь наверх, она потеряет свои комиссионные, — объяснил мне шепотом бедуин.

— Скажите ей, что не потеряет, — шепнул я в ответ.

После визита к танцовщицам шейх окончательно оставил меня в покое. Я гулял один по берегу ручья или сидел в кофейне, где было полно арабов. Но завести с ними разговор было непросто, хотя я, чтобы расположить их к себе, назвался турком. Хозяин кофейни не преминул заметить:

— Да, турки заодно с арабами, когда дело касается нефти… Но в политике они заодно с европейцами.

Только с детьми удалось мне завязать знакомство в этом селении, да и то с помощью не вполне детской забавы — табака.