В те времена многие родители, даже и не слишком состоятельные, считали естественным давать детям небольшую сумму на сдобную булку или мороженое. Мой отец, однако, полагал, что его сыновья должны сначала научиться зарабатывать деньги, а уж потом их тратить и что если ты хочешь получить пять левов, то обязан объяснить, на что именно ты их употребишь.

Это разумное правило тогда представлялось мне с наихудшей стороны — со стороны потерпевшего. А поскольку слово отца в доме было законом, я искал способа раздобыть необходимые мне средства самостоятельно. Так что проблема выбора профессии стояла передо мной во всей своей остроте.

Первые свои успехи я одержал на поприще свободной профессии, точнее — в торговле. У моей бабушки в Пловдиве был собственный дом возле Небет-тепе, старый дом, с которым связаны мои детские воспоминания, ибо я там вырос. Но к этому времени наша семья уже переехала в Софию, а в пловдивском доме жила моя тетушка. И вот однажды, приехав на пасхальные каникулы к любимой тетушке погостить, я неожиданно обнаружил, что этот старый дом переполнен не только воспоминаниями, но и пусть более прозаичными, зато куда более полезными вещами, сваленными главным образом в полутемный подвал. И тогда меня вдруг осенила благородная мысль вернуть эти вещи к жизни, дабы они стали вновь полезны обществу в целом и мне как его частице.

Итак, в одно солнечное апрельское утро, сопровождаемый двумя своими двоюродными братцами, я спустился в холодный сумрак подвала. И пока наверху тетушка бренчала посудой, поглощенная обычными кухонными хлопотами, внизу наша троица бесшумно делала свое рискованное дело, выволакивая из сундуков и шкафов все, что казалось нам достойным внимания. Товар через черный ход переправлялся на улицу, а оттуда на барахолку.

Сначала наша деятельность имела досадный налет дилетантизма — случалось, что мы совершенно напрасно волокли на продажу какие-нибудь тяжелые предметы, от которых старьевщики либо вовсе отказывались, либо предлагали гроши. Но со временем поднакопился кое-какой опыт. К концу недели мы уже могли с одного взгляда определить продажную цену любой вещи и, учитывая рыночную конъюнктуру, все более решительно обращали свои взоры к самому ходкому товару — изделиям из меди и старинным книгам.

Эта торговая операция помимо опыта дала нам и определенную уверенность в себе. Мы шагали по жарким улицам города, как его некоронованные владетели, снисходили то к одной, то к другой киношке — их было, собственно, всего три — либо посиживали в маленьких, прохладных кондитерских возле мечети, с видом завзятых гурманов смакуя наши любимые турецкие лакомства — их тоже было три: малеби (молочный кисель с фруктовым сиропом), куриная грудка и ашуре.

Увы, как и все на свете, даже самый богатый подвал в конце концов иссякает. Да и каникулы уже были на исходе, подошло время возвращаться в неприютную столицу. Таким образом, я предоставил кузенам распорядиться остатками нашей сокровищницы, и поезд помчал меня назад, навстречу нищете. Капиталы растаяли.

Осталось предание. Даже теперь, по прошествии стольких лет, стоит тетушке заговорить о той весне, она неминуемо обозначит ее словами «когда вы обчистили подвал», а если кто-нибудь из дядюшек заведет речь о литературе, он обязательно помянет «книги, которые вы сбыли на барахолке», и примется расписывать, какой ценностью были те книги, причем расписывает не кому-нибудь, а нам, на своем горбу перетаскавшим их на базар и отлично осведомленным об их реальной рыночной стоимости.

Дома у нас, разумеется, тоже имелись книги. Я бы даже сказал, что книги были единственным, что заслуживало внимания у нас в доме. Но они принадлежали отцу и были для нас святыней; при всем моем необузданном воображении я и помыслить не мог о том, чтобы вынуть хоть один томик из аккуратно расставленных на полках томов и пойти его продать. Поэтому, когда на следующее лето я вновь решил немного подработать, мне пришлось заняться уже не торговлей, а переноской тяжестей.