| Кто-нибудь возразит на это, что мораль — не всегда то, чем она кажется, и что может быть мораль тем более действенная, чем противоречивей она себя представляет. Перед лицом таких кристально прозрачных очевидностей, а за спиной у себя, метрах примерно в ста, услышав, как внезапно рухнула чертова прорва снега, которого, хоть он и не дотягивал до чести зваться лавиной, было более чем достаточно, чтобы страх вернулся, фриц сделал сулейману знак двигаться вперед, шагом, мол, марш. Слону этого показалось мало. Ситуация была столь опасна, что требовала не шага, но рыси, а еще лучше — галопа, который в самом скором времени избавил бы его от опасностей перевала изарко. И стал он, значит, проворен, так проворен и стремителен, как некогда — святой антоний, использовавший четвертое измерение, чтобы добраться до лиссабона и спасти отца от петли. Беда была лишь в том, что сулейман переоценил свои силы. И в нескольких метрах от оставленного позади выхода из ущелья, тяжело дыша, он остановился, передние ноги у него подкосились, колени припали к земле. Погонщику, впрочем, повезло. По всем законам он должен был от сильнейшего толчка кубарем полететь через голову несчастного своего скакуна, причем один бог знает, сколь тяжкие последствия возымел бы этот полет, однако прославленная слоновья память напомнила сулейману, как поступил он с деревенским падре, вздумавшим произвести над ним обряд экзорцизма, когда в самый последний миг успел смягчить удар, который вполне мог бы оказаться смертельным. На этот раз — и от того раза в отличие — сулейман сумел собрать крохи сил и сбросить скорость собственного падения, так что огромные колени коснулись земли с невесомой легкостью снежинки. Как это он так ухитрился — неведомо, да и у него ведь не спросишь. Свои секреты не только у женщин и фокусников-иллюзионистов, но и у слонов тоже. Выбирая меж речью и молчанием, слон неизменно предпочитает второе, оттого-то у них и вырастает такой хобот, которым можно не только ворочать бревна или сажать к себе на спину погонщика, но и создать серьезную помеху любому неконтролируемому порыву словоохотливости. Фриц осторожно намекнул своему питомцу, что пора бы уж сделать над собой небольшое усилие и попытаться подняться на ноги. Нет, не приказал и не прибегнул к разнообразному репертуару касаний палочкой, из коих одни более требовательны, нежели другие, но всего лишь дал понять, что лишний раз доказывает, что уважение к чувствам других есть непременное условие для того, чтобы мир отношений и привязанностей оставался счастлив и процветал. Есть разница меж категорическим: Встань и иди, и раздумчивым: Не пора ли подняться. Иные даже уверяют, что на самом деле именно эта вторая фраза, а никак не первая произнесена была иисусом, и это убедительнейшим образом доказывает, что воскрешение, как бы то ни было и в конечном счете, зависело прежде всего от доброй воли самого лазаря, а не от чудотворной силы назареянина. Лазарь воскрес, потому что с ним поговорили по-человечески, вот и все, и очень просто. А что метод продолжает оставаться в высшей степени результативным, доказывается тем, как сулейман, выпрямив сперва левую ногу, а потом — правую, вернул фрица к относительной безопасности колеблющейся вертикальности, ибо тот до сей минуты, чтобы не скатиться по хоботу вниз, мог рассчитывать лишь на прочность нескольких волосков на загривке. И вот уже сулейман утвердился на всех четырех и сильно оживился от появления подводы с кормом, влекомой двумя запряжками исполненных решимости волов, самоотверженным упорством своим преодолевших вышеупомянутую нами снежную гору и приблизившихся вплотную к выходу из ущелья и к разгоревшемуся аппетиту слона. И его измученная душа получает сейчас награду за подвиг возвращения к жизни не менее измученного тела, уже готового было простереться среда жестокой белизны окружающего пейзажа. Тут же был накрыт стол, и, покуда фриц с погонщиком волов праздновали избавление несколькими глотками водки, принадлежавшей последнему, сулейман с умилительным воодушевлением уминал корм — мешок за мешком. |
